Она улыбнулась.
— Если вы намекаете на Гагена, злопамятный насмешник, то я могу сообщить вам, что он приглашён сегодня вечером к себе в клуб, на одну из тех попоек, ради которых всякий добрый немец пожертвует даже Лорелеей.
— Гаген или кто другой, — несколько задетый ответил я, — лучше предусмотреть все неожиданности.
— Вы правы, — серьёзно заметила она. — Так в половине одиннадцатого я буду ждать вас.
Когда после обеда я вернулся к себе комнату, мне показалось, что время идти к великой герцогине не настанет никогда.
Пробило, наконец, десять часов, потом четверть одиннадцатого. Я потихоньку спустился и заглянул в дверь библиотеки. Какое счастье! В ней было темно. Если бы Киру Бекку пришла в голову несчастная мысль работать там в этот вечер, все наши планы рухнули бы.
Пробило половину одиннадцатого, мне достаточно было двух минут для того, чтобы пройти через сад. Я не опаздывал.
Я открыл дверь, ведущую в парк. Свежий воздух благотворно на меня подействовал.
Запирая дверь, я вздрогнул; чья-то рука легла на моё плечо.
И в то же время чей-то голос произнёс:
— Господин Виньерт. Поистине, я очень рад встретить вас!
То был лейтенант Гаген.
Ночь стояла тёмная и мы не могли видеть друг друга. Но мне показалось, что рука, положенная им мне на плечо, слегка дрожала. Всё моё самообладание вернулось разом ко мне.
— Я думал, что вы в клубе, — сказал я.
— Я собирался туда, — ответил он. — Иногда приходится менять свои намерения. А и вы ведь тоже собирались, наверное, провести всю ночь за работой в своей комнате. А между тем вы здесь.
— Сегодня так душно, — сказал я. — Мне захотелось немного освежиться в саду.
— Я полагаю, в таком случае, вы ничего не будете иметь против того, чтобы я сопровождал вас в вашей прогулке.
На этот раз я различил в его тоне столько дерзкой иронии, что мне пришлось играть с ним в открытую.
— Признавая всю любезность вашего предложения, господин лейтенант, не скрою всё же от вас, что я предпочитаю остаться один.
— Совсем один? — с издевательством произнёс он.
Пробило три четверти, и это привело меня в ярость. Неужели этот болван испортит всё?
— Что вы хотите сказать? — с раздражением спросил я. Я понимал, что он старается вывести меня из себя.
— Господин профессор, — сказал он, — у нас в Германии существует священная вещь. Наше честное слово. Хочется верить, что оно есть и во Франции. Я оставлю вас в покое. Но только сперва можете ли вы дать мне честное слово в том, что сегодня вечером у вас не назначено свидание с великой герцогиней Авророй?
Я вздрогнул. До какого предела было известно этому человеку всё происходящее? Но я и на этот раз сдержал себя.
— Господин фон Гаген, один из ваших романистов, некий Бейерлейн, написал очень плохой роман «Отступление». И мы с вами разыгрываем сейчас самую нелепую сцену этого романа, с тою только разницей, что дело идёт не о дочери старшего вахмистра, а о великой герцогине Лаутенбург-Детмольдской. И меня удивляет…
— Я это знаю, — хриплым голосом произнёс он. — Потому-то я и хочу…
— Чего вы хотите, говорите. Покончим с этим.
— Убить вас, господин профессор.
— За что же, скажите, пожалуйста?
— За то, что вы её любите, и за то…
У него вырвалось рыдание, у этого красного гусара. Рука его, лежавшая на моей, страшно задрожала.
— За то?
— За то, что она любит вас.
Мне стало его почти жалко. Но там великая герцогиня ждала меня.
— Я к вашим услугам, милостивый государь, когда вам будет угодно, начиная с завтрашнего дня, — сказал я.
— С завтрашнего дня, — с горечью повторил он. — Так вы думаете, что я пущу вас к ней? Ведь она ждёт вас: вы мне не ответили на мой вопрос. Нет, милостивый государь, нет. Сейчас.
Это было уже слишком. С невероятной силой я выдернул руку и оттолкнул его так, что он ударился о стену.
Он обнажил саблю.
Мне ничего не стоило вырвать её у него из рук и отличнейшим образом обратить её против него. Но я мог поранить себя. Во всяком случае, произошёл бы шум, скандал. Этого нельзя было допустить.
— Господин фон Гаген, — шёпотом сказал я. — Выслушайте меня. Чтобы говорить со мною так, чтобы искать со мною ссоры, вы сами, я понимаю это, должны любить великую герцогиню.
— Милостивый государь, — с гневом произнёс он, — я запрещаю вам…
— Да выслушайте же меня, — снова прошептал я нетерпеливым и повелительным тоном, заставившим его замолчать. — Вы её любите, повторяю я. И я обращаюсь теперь столько же к вашей любви, сколько и к вашей чести солдата: великой герцогине Авроре, этой обворожительной женщине, грозит сегодня ночью огромная опасность. Каждая минута, каждая секунда, которую вы заставляете меня терять здесь, увеличивает эту опасность, поймите меня, и в этом я могу дать вам честное слово.
Я увидел, что я попал верно.
— Что вы хотите сказать? — испуганно пробормотал он. — Большая опасность?
— Да, господин фон Гаген. Ступайте сейчас к себе и не ложитесь. Быть может, Авроре фон Лаутенбург понадобятся сегодня ночью ваши услуги.
Он поколебался, потом решился:
— Хорошо, я пойду к себе. Но не забудьте, что, если вы меня обманули…
— Этого не бойтесь, — ответил я, — ибо я предпочитаю сейчас же предупредить вас, что маленькое развлечение, которое вы предлагали мне, мы перенесём, если вам будет угодно, на завтрашнее утро. Мне также горячо его хочется, как и вам.
— Итак, до завтра, — поклонившись, ответил он. — В котором часу?
— В шесть. У моста. Там такое удобное место, и рядом течёт Мельна.
— А оружие?
— Займитесь этим сами, — сказал я. — Я всецело полагаюсь на вас.
И мы произнесли оба вместе:
— Мы будем, разумеется, одни.
Он выпрямился, отдал мне честь и исчез в темноте.
— Наконец, — со вздохом облегчения прошептал я.
Было одиннадцать часов, когда я входил к великой герцогине.
Она ждала меня в будуаре, одна, немного бледная.
Когда я вошёл, она прочла на моём лице, что случилось нечто необычайное, ибо она не стала меня спрашивать о причине моего опоздания.
— Ничего важного? — просто сказала она.
— Нет, ничего. Но идёмте скорее, времени у нас в обрез.
Мы подходили к лестнице, когда дверь в комнату Мелузины открылась и на пороге появилась м-ль фон Граффенфрид.
— Как? — произнесла она. — Уже?
— Да, правда, — заметила Аврора. — Я не предупредила тебя, что мы передвинули часы на час раньше. Не бойся, милочка. Оставайся здесь и не пускай никого. Мы вернёмся раньше полуночи.
Она поцеловала её в лоб.
Страшно встревоженная, со слезами на своих прекрасных чёрных глазах, м-ль фон Граффенфрид схватила меня за руки.
— Вы клянётесь мне, что с нею ничего не случится, — умоляющим голосом сказала она. — Я поручаю её вам.
— Хорошо, хорошо, — перебила Аврора, — не будем терять времени, потуши электричество на лестнице.
Мы стали спускаться в темноте.
Когда мы дошли до средней площадки, пальцы великой герцогини сжали мои пальцы. Они не дрожали, нет, клянусь вам.
— У вас есть оружие? — спросила она.
— Нет.
— Дитя, — прошептала она, и в то же время я почувствовал, что рука её просунулась в карман моего пиджака и положила туда что-то.
— Это браунинг, и притом отличный. При первой же надобности без колебаний прибегай к нему, не разбирая против кого. Я сама подам тебе пример.
Мы достигли низа лестницы. Она шла впереди и сама открыла дверь.
— Что такое? — спросил я.
Она не двигалась, заслонив собой выход. Глухое восклицание вырвалось у нее.
— Ах! Я ведь говорила вам! Он силён, очень силён.
— Да что же такое? — с томительной тревогой повторил я.
Громадное красное зарево заливало горизонт с правой стороны. Половина замка горела.