Хотя самбуру всего лишь пятьдесят четыре тысячи человек, а туркана — почти в четыре раза больше, победы в племенных стычках в этих местах одерживают, как правило, первые. Быть может, это происходит потому, что туркана, основная масса которых обитает на западном побережье озера Рудольф, появились на восточном берегу совсем недавно, а самбуру чувствуют себя здесь дома. А может, еще и потому, что динамичные и более воинственные самбуру, успев захватить пастбища Кулал, посадили туркана на голодный паек, оставив их скоту каменистые равнины. Но как бы то ни было, за последние десять лет поголовье крупного рогатого скота у самбуру втрое выросло, а у туркана вдвое сократилось; все чаще они довольствуются козами да ишаками.
Но туркана не сдаются. Главный способ доказать свое превосходство они видят в увеличении численности мужской половины своего племени. Поэтому, совершая набеги на соседей, они похищают не только скот, но также женщин и мальчиков. Мальчиков воспитывают в традициях туркана, нарекают своими именами и делают их настоящими воинами. Если у всех соседних племен Северной Кении число мужчин и женщин примерно равно, то у туркана эта пропорция резко нарушена: на 108 тысяч мужчин у них приходится 95 тысяч женщин.
Я бы, пожалуй, никогда не обратил внимания на эти данные из последней кенийской переписи, если бы не одна встреча. Выехав как-то из Лоиенгалани, мы с Питером отправились к южному побережью озера в надежде добраться до зоны действующих вулканов. За оазисом Накве, там, где береговая линия Рудольфа начинает резко поворачивать на запад, Питеру понадобилась вода, и он направился к озеру. Я, захватив фотокамеру, последовал за ним и, направляя телевик на заинтересовавший меня своими причудливыми очертаниями мыс, заметил купавшегося африканца. Человек здесь редкость, и поэтому в надежде разузнать дорогу, ведущую к вулканам, я пошел к нему.
Завидев нас, он вылез на берег. Африканец оказался прекрасно сложенным юношей. Вытащив для предосторожности торчавшее из обломков лавы копье, он уселся на камни. Украшавшее копну густых курчавых волос страусовое перо и оловянные браслеты повыше локтя говорили о его принадлежности к туркана, хотя черты лица выдавали в нем представителя более южных племен группы календжин. Разузнав о дороге, я поинтересовался у юноши его происхождением.
— Когда я был совсем, маленьким, туркана напали на мою родную деревню на землях племени мараквет и вместе с другими сверстниками угнали к себе, — ответил он. — Они дали мне новое имя — Чоконге и выжгли на груди рубцы своего рода. Поэтому даже мараквет считают меня туркана.
— Когда это было? Наверное, лет двенадцать назад. Я точно не знаю своего возраста. Думаю, мне лет шестнадцать, потому что вместе с другими юношами-туркана этого возраста я в этом году должен стать воином. Нас, взятых из другого племени, туркана воспитывают как равных, никогда ничем не напоминая о нашем происхождении.
Чоконге был голоден. Чтобы выкупаться, он прошел от своей енканги до озера километров двенадцать и теперь по солнцепеку, через камни и овраги ему предстоял такой же путь обратно. Мы предложили юноше перекусить с нами, и это вконец развязало ему язык. То ли четыре года пребывания в миссионерской школе, то ли подсознательное чувство того, что он все же не настоящий туркана (те связаны традицией и клятвами не рассказывать чужакам тайны клана), но Чоконге свободно говорил о том, чего никогда не узнаешь от других нилотов.
По его словам, в частности, получалось, что главными инициаторами вооруженных набегов туркана на соседей являются не молодые воины, которые участвуют в столкновениях и каждый раз рискуют жизнью, а отсиживающиеся дома ойибуны.
— В этих набегах старики видят источник своей силы, — говорил Чоконге. — Если бы не было набегов, ойибуны, занимающиеся предсказанием, просто не были бы нужны. Поэтому они и уверяют парней, что доказать свою смелость и отвагу можно лишь единственным способом: отбив у соседей их скот.
— А что предсказывают ойибуны? — поинтересовался я.
— Обычно дорогу, по которой надо идти воинам, день, когда лучше все напасть, и место в горах, где пасется скот самбуру. У них это здорово получается.
— Значит, туркана верят им?
— Пожилые люди верят. Но мои сверстники — почти нет.
В школе мне рассказывали, откуда ойибуны все знают. Я присмотрелся и понял, что учителя были правы. В то время, как простые мораны и пастухи охотятся или присматривают за скотом, сыновья, внуки и племянники ойибунов рыскают по округе, расспрашивая и выведывая, куда самбуру и другие племена перегоняют свои стада. Но ойибуны никогда не говорят правду, откуда они все знают. Перед тем как послать воинов в очередной рейд против самбуру, старики напиваются пальмового вина и делаются как мвенда вазиму[10]. Весь вечер они бьют в барабаны, а молодых воинов заставляют расписывать лица краской и прыгать у костра, моля бога Нк-хайи о победе. Потом они убивают в жертву Нк-хайи козу, вырывают у нее еще трепещущее сердце и печень и, вымазавшись кровью, скрываются в ущелье. Там, как рассказывают ойибуны, они говорят с Нк-хайи, который указывает, «как надо воевать».
Бог Нк-хайи — главное, верховное божество туркана, хозяин неба, туч и грозы, рожденный их верой в силы природы. Для скотоводов этих суровых каменистых пустынь, вся жизнь которых зависит от состояния пастбищ и от того, переживут ли стада бескормицу и засуху, главное благодеяние природы — дождь. И поэтому туркана, как и большинство нилотов, считают дождь главной формой существования, проявления Нк-хайи, его сутью. Когда небо посылает редкий дождь, туркана не смеют спрятаться от него в шалашах. Они выходят наружу и подставляют обнаженные тела благодатным струям. «Это Нк-хайи вспомнил о нас. Это он гладит струями дождя землю, скот и людей», — поют туркана, прыгая под дождем.
Не без задней мысли поближе познакомиться с жизнью туркана я решил подвезти Чоконге до его енканги. Но на полпути дорогу преградили завалы туфа, и нам пришлось часа два идти пешком. Задолго до появления жилищ начали попадаться небольшие стада сначала коз, а поближе к селению — ишаков. Коров держат под постоянным наблюдением неподалеку от енканги, чтобы в любой момент защитить их от набегов самбуру.
Сама енканга — это типичный крааль, где все подчинено нуждам скота. Эллиптические хижины из кизяка, напоминающие огромные буханки хлеба, ставят по кругу, тесно одна к другой, так что их стены одновременно служат и забором внутреннего двора, куда на ночь загоняют скот. Снаружи хижины окружают изгородью из веток колючей акации, которая преграждает путь во внутрь загона хищникам. Перед самым заходом солнца скот выпускают во двор, куда выходят двери хижин, а единственный проход во внутрь загона заваливают колючими ветками. Так что практически весь вечер и всю ночь, нилоты проводят у костра вместе со своим скотом. Мириады мух разделяют их компанию.
Эти несносные создания — подлинный бич нилотских племен, где люди живут вместе со скотом, где весь двор покрыт многолетним слоем навоза, а дома построены из кизяка. Вы долго можете разговаривать с кем-нибудь из туркана или масаев, и все это время на глазах и двигающихся губах ваших собеседников будут сидеть мухи. Они настолько свыклись с человеком, что не реагируют на обычные жесты, которыми можно отогнать мух в любом другом месте земного шара. Отлетев на полметра, они тотчас же возвращаются. Очевидно, зная повадки своих мух, нилоты даже не пытаются их прогонять.
Только мараны, эти баловни судьбы, могут избавить себя от неприятных ощущений, причиняемых мухами. Ведь слой охры на стройных телах многих нилотских племен, придающий их коже красный оттенок, — не что иное, как защита от мух. Для борьбы с насекомыми другого рода мораны втирают себе в волосы охру, смешанную с жиром. Живя в африканской жаре и в то же время не имея возможности умыться хоть раз в несколько месяцев, приходится быть изобретательным. Многие считают, что «негативное» отношение к одежде — тоже своего рода приспособление к отсутствию воды. «То, что не смоет вода, высушит солнце», — говорят туркана. «Тот, кто боится воды, сгорит и в огне», — вторят им нджемпс и туген.