Обезьяны эти, более известные у нас под названием колобусы, очень редко спускаются на землю. Весь день они прыгают по вершинам деревьев. Может быть, поэтому местные племена считают их птицами, а не обезьянами.
Колобусы, действительно, не похожи ни на одну обезьяну. Их покрытое черной глянцевой шерстью туловище с двух сторон украшено очень длинной белой бахромой. Обезьяны эти невелики, достигают примерно шестидесяти пяти сантиметров, но у них огромный, иногда метровый пушистый хвост, развевающийся по ветру. Когда колобус перепрыгивает с вершины на вершину, бахрома по бокам его тела, развеваясь на ветру, как бы превращается в крылья, и кажется, будто над черным негостеприимным лесом священных гор Черангань парят фантастические драконы с развевающимися белыми хвостами. На черной смышленой физиономии колобусов, полной юмора и любопытства, выделяются белые надбровные дуги, пышные баки и подбородок. Этот белый рисунок на морде колобусов удивительно напоминает раскраску лица кормящих женщин у нилотов. Чтобы никто не обидел мать новорожденного, нилотские знахари рисуют золой на лице таких женщин — над глазами и вдоль скул — белые полосы.
Из-за этого удивительного сходства покот стали думать, что гверецы — духи их матерей и жен, умерших при родах и поселившихся на деревьях «на виду у самого Терорута». Никто не смеет обижать этих обезьян. А когда они смеются сатанинским смехом, провожая потревоживших их людей, мужчины говорят: «Это наши добрые женщины подбадривают нас, чтобы мы не скучали о них».
Над обрывистыми долинами перепиливших Черангань порожистых рек лес останавливался, и тогда в образовавшиеся просветы внизу можно было увидеть жаркие равнины, полого понижающиеся в сторону Бассо-Нарок. На севере, как на ладони, зеленела лента лесов, вытянувшихся вдоль долины Керио. Река, прорезав красные равнины предгорий, добиралась до черных вулканических плато. Только через многокилометровую толщу воздуха, насыщенного красной пылью равнин, эти плато казались не черными, а то лиловыми, то сиреневыми, то багряными. Кое-где среди мозаики этих чуждых природе красок земли блестели на солнце снежнобелые пятна солончаков и темнели черные цирки кратеров. А на самом дальнем плане этой величественной панорамы голубое небо сливалось с нефритовыми водами Бассо-Нарок. Необъятные сухие, раскаленные равнины замерли в сонном оцепенении, убитые беспощадным солнцем.
Но направо по склонам Черангань, поднявшимся над этими изнемогающими от жары равнинами, зеленели леса. Жаркая безлесная долина Керио вверх по течению делалась все уже. Темные леса, как бы перешагнув ее, показывались на противоположном берегу и далеко на юге наконец смыкались, сплошь закрывая горные уступы, нависшие над долиной.
Черангань — самый северный форпост влажных зеленых нагорий Центральной Кении, далеко выдвинутый природой в глубь пустынных равнин северной части этой страны. Огромные перепады высот — главная особенность строения поверхности Кении, обусловленная тем, что кенийская территория расположена в той части Африкано-Аравийской платформы, где ее древний фундамент пересекла система гигантских рифтовых поясов — знаменитые Великие африканские разломы. Территория, которую пересекает рифт, и нависшие над ним плато выделяются в самостоятельную административную единицу, границы которой созданы самой природой. Она называется Рифт-Валли — Рифтовая долина. Это обитель нилотов.
Именно на землях покот наиболее отчетливо прослеживаются грандиозные перепады высот между вершинами уступов и дном рифта, а также наблюдается удивительный контраст между сухой полупустыней долины Керио и нависающими над ней влажными лесами Черангань.
Песни старой Чепопкой
— Бвана, наверное, устал и, конечно не захочет впотьмах лазать с холма на холм? Лучше вернемся в лагерь завтра, — обратился ко мне носильщик Лерепоч, когда вечером мы добрались до его родной енканги и добыли наконец ишаков.
Хитрец явно заботился не обо мне, а просто хотел провести ночь дома. Однако это обстоятельство явно бы не послужило веским оправданием опозданию.
— Бвана не устал и не боится идти в темноте, — ответил я. — Однако, если ты поможешь мне узнать и увидеть в енканге все, что я захочу, Грейну будет сказано, что задержка произошла из-за меня.
— Бвана увидит все, что захочет, — дружно ответили двое моих спутников. — В этой енканге — все свои люди.
— Я знаю, что покот славятся своими песнями, и хотел бы послушать, как поет ваш народ.
— В этой енканге нет людей, которые бы пели как надо. Но через два холма живет старая слепая Чепопкой. В праздники ее приходят слушать все покот — от Черангань до Секер.
Честно говоря, когда, преодолев еще два холма, мы добрались до жилища Чепопкой и мои спутники вывели оттуда под руки древнюю старуху, мне трудно было поверить, что она и есть «знаменитая певица» покот. Чепопкой плохо видела, из беззубого рта доносились едва различимые звуки.
— Биби[11] просит подождать, — объяснил один из мужчин. — Она долго спала и не может отделаться от своих снов.
Чепопкой уселась на траву и принялась раскуривать длинную трубку. Но курево, очевидно, было влажным, у старухи ничего не получалось.
Я всунул ей в руки несколько сигарет, старуха благодарно закивала головой и что-то прошамкала.
— Она говорит, что за такой хороший табак можно угостить гостя хорошей песней. Она велела принести ей пкан, — перевел Лерепоч и скрылся в хижине.
Вышел он оттуда с небольшим музыкальным инструментом — примитивным подобием гитары. Дека была сделана из грубо выделанной кожи, гриф — из лосиоло, волосяные струны крепились костяными кнопками. Покотский пкан был очень похож на музыкальные инструменты, виденные мною в Эфиопии.
Чепопкой подтянула струны, откинула голову и — о чудо! — из только что шамкавшего рта полились удивительные звуки. У старухи было глубокое контральто. Лицо певицы преобразилось, морщины расправились и у краешков запавших губ появилась лукавая задорная улыбка. Чепопкой то энергично Ударяла по деке, громко повторяя одно-два слова, то медленно перебирала струны, выводя задумчивую, монотонную мелодию.
— О чем эта песня? — спросил я у Лерепоча.
— Эта песня о том, как люди покот шли в свой нынешний дом на склонах Черангань с далекого севера, как они преодолевали бесплодные каменистые равнины, где гибнул их скот и умирали женщины, как в узких ущельях они сражались с подстерегавшими их там карамоджа, как мать покот подарила своим сыновьям гору Элгон, как более сильные племена изгнали их оттуда, как покот вновь отправились в большой путь и как после кровавых войн с туркана и масаями их усыновила Черангань.
— Что за слова повторяет Чепопкой каждый раз, когда бьет по пкану?
— Это названия рек, гор, ущелий, оазисов, где произошло то или иное событие. Она называет место, а затем рассказывает, что в нем случилось, — объяснил Лерепоч.
Чепопкой пела балладу о своем народе, насыщенную описаниями исторических событий, изобиловавшую географическими названиями. Память столетней старухи сохранила то, что не записано ни в одной летописи, то, чего так не хватает тем африканистам, которые сетуют, что «Африка не имеет истории» и что «прошлое многих кенийских племен нельзя восстановить». Но разве работа историка — это лишь толкование архивов?
— Знает ли молодежь покот эти песни? — спросил я.
— Раньше у нас был установлен порядок: молодежь танцевала, а старухи, имеющие большой жизненный опыт, пели песни, рассказывая в них то, что видели за долгую жизнь сами и слышали от своих родителей, — объяснил Лерепоч. — Но в колониальные времена уже шестнадцатилетние покот покидали свои енканги и шли работать на фермы к англичанам. Они работали там всю жизнь и возвращались в родной дом, когда их родители уже умирали. Поэтому им не от кого было слышать старые песни. Чепопкой — единственная во всей округе, кто помнит песни наших прапрадедов.