Черанганъ, Черанганъ, Черанганъ, Гора и леса, усыновившие людей покот, Мы пришли издалека, мы шли долго, Наше прошлое долго и далеко, А будущее здесь, на Черанганъ, - перевел мне Лерепоч заключительные слова Чепопкой.
Потом старуха пела песни о любви и скороговорки, которые произносит повитуха, чтобы облегчить родовые схватки, заклинания против ворожбы и военные гимны победителей, речитативом исполнила нечто вроде монолога, которым изгоняют из больного хворь, а затем запела колыбельную. Из соседних хижин вышли старики, подхватив мелодию Чепопкой на хепто — духовом инструменте, сделанном из бычьего рога. С близлежащих холмов прибежали мальчишки, притащив с собой колокольчики, которые пастухи подвешивают на шею коровам. Эхо гулко разносило песни над погрузившимися во тьму горами.
Змеи живут в домах и домнах
Ночь в енканге прошла для меня беспокойно. Кизяковые хижины покот состоят из двух частей: в первой, куда входишь со двора через маленькую дверь, запирают коз и телят, а во второй, отделенной стеной из хвороста, спят люди. В центре этой части на ночь разводят костер, дым от которого, не имея никакого выхода, скапливается в хижине, щиплет глаза и раздирает нос. Поэтому от всех нилотов всегда исходит запах дыма. Они уверяют, что он спасает их от насекомых.
Предупредительные хозяева, разведя костер, сами ушли в соседнюю хижину, оставив меня в компании кормящей козы и ее потомства. Очевидно, мы мешали спать друг другу: я кашлял от дыма, а козлята, не привыкшие к такому соседству, неистово блеяли. Среди ночи я залил огонь водой и уже было уснул, растянувшись на свежих шкурах, когда вдруг козье семейство потянулось к теплу тлевшего костра и начало укладываться прямо на мне.
Сон пропал, захотелось подышать свежим воздухом. Согнувшись в три погибели, я начал просовываться в дверь. Вдруг луч моего карманного фонаря, скользнув по полу, выхватил у порога плошку с молоком, у которой, свернувшись кольцом, лежали две змеи. Я отскочил назад, но на полу, среди месива козьего навоза и травы, заметил еще одну змею.
Я позвал Лерепоча.
— О, разве бвана не знает, что змея, пришедшая в дом попить молока, не опасна для человека? — протирая глаза, удивился он.
— Нет, я этого не знаю! — воскликнул я и выпрыгнул из хижины.
— Но это так, бвана. Змеи — духи наших умерших предков. Они созданы для того, чтобы сеять смерть за плохие поступки людей. Поэтому мы никогда не убиваем змей.
— Но зачем же оставлять молоко у входа в хижину? Ведь этим вы приваживаете змей в дом?
Ответ на этот вопрос я получил уже от величественного старика, встревоженного поднятым мною шумом. Он оказался отцом Лерепоча и старейшиной пяти холмов.
— Ничего страшного, — заметил он. — Змеям хорошо, и нам спокойно.
Назад в хижину я не пошел и устроился коротать остаток ночи на груде хвороста, сваленного позади строений. Движимый, очевидно, законами гостеприимства, остался со мной и старец. Пальцем он поманил меня к себе и, взяв из моих рук фонарь, пошел от одной хижины к другой. У входа в каждую из них стояли тыквенные плошки с молоком, и почти у каждого порога лежали змеи.
Затем, вернувшись к куче хвороста, он развел небольшой костер и, не дожидаясь вопросов, начал рассказывать о своей нелегкой жизни.
Его отец, дед и прадед были кузнецами, причем «получать железо из камня» они научились от людей, «которые обитали на земле давным-давно». Сначала предки старика жили в горах Секер, потом переселились в Черангань. Здесь они не держали скота, не думали об обработке земли, а жили припеваючи тем, что делали острые копья для мужчин и украшения для женщин. Очевидно, уже тогда, лет сто назад, этот клан кузнецов выделился из племени, оторвался от земли и жил исключительно кузнечным делом.
На их изделия был спрос. Женщины покот не хотели отстать от модниц туркана и носить на себе хоть на пару килограммов меньше украшений. Мужчины же, отбивавшие бесконечные атаки соседей, только и требовали что новых острых копий. Покот не знали и не знают деления общества на возрастные группы, не имеют постоянных отрядов моранов, и поэтому, когда племени грозит опасность, за оружие берутся все мужчины. И стар и млад здесь всегда были отличными копейщиками. Хорошее копье, брошенное опытной рукой, разило врага с семидесяти метров. С копьями мужчины ходили на слона, а двенадцатилетний мальчишка, вооруженный копьем, не боялся ночью встретиться один на один с леопардом. За хорошее копье тогда отдавали трех больших козлов и добрый калебас пива — помбе.
— Мы владели хорошим ремеслом, — рассказывал старик. — Нас все уважали и даже сам великий мганга Чепрокчой советовался с нами. Но потом где-то на юге, за горами, появились белые люди. Они никогда не жили на этих землях. Ты - четвертый мзунгу[12], которого я вижу за свою жизнь. Но тем не менее откуда-то издалека белые люди — это были англичане — запретили мне и всему моему роду делать оружие. Англичане сказали также, что нам нельзя охотиться на слонов и леопардов, а индийские торговцы начали завозить в наши енканги металлические украшения, выменивая за них у женщин-покот козьи шкуры. Так наше древнее ремесло стало никому не нужным. Молодежь забыла, как делать железо. Лишь двое моих сыновей продолжают за гроши ковать какие-то крючки и гвозди. Но делают они их не из металла, который дает земля покот, а из железок, что находят на свалках. Сегодня вечером они видели далеко внизу ваш автомобиль. Его тоже пустят в ход. Металла стало больше, но что в нем толку, если мои внуки носят келья как украшения и боятся зверей, словно ты — змей, с горечью произнес старик.
— Неужели даже ты, мзее, забыл древнее ремесло предков? — спросил я. — Неужели даже старики берут сегодня в руки копья, сделанные не из металла, взятого из родной земли, а из выброшенных железок?
Старик самодовольно усмехнулся.
— Я-то не забыл свое дело. Но вся беда в том, что старики не берутся за оружие. А молодежь ценит те копья, что больше блестят. Лишь туркана иногда просят меня сделать им настоящее оружие. Но это бывает редко, и поэтому в печах, где я раньше плавил металл, теперь живут змеи.
— Значит, мзее, ты все же иногда добываешь металл из камня и куешь его? — поймал я на слове старика.
— Если попросят туркана, — повторил он.
— А если попрошу я?
— Вазунгу[13] понимают в хорошем оружии еще меньше, чем наша молодежь, — усмехнулся он. — К тому же за копье, как и в старину, надо платить козами. А где тебе их взять?
— Но я заплачу деньгами, за которые можно купить отличных коз.
— У нас говорят: «хорошие козы — хороший металл». За деньги хороший металл может и не получиться.
— Мне не нужен хороший металл, мзее. Я хочу лишь посмотреть, как его добывали в старину твои отцы и деды.
— Ну, это можно, — согласился старик.
Из дальнейшего разговора я выяснил, что он придавал собственному ремеслу какие-то сверхъестественные свойства, «одушевлял металл». Кузнец явно верил, что его роль в плавке металла минимальна, что металл «получается, потому что так хочет огонь». «Я-то постараюсь, чтобы все было как надо, — заключил он. — Но дело не во мне, а в огне».
То, что показал мне старик следующим утром, мало чем отличалось от виденного мной в других районах древней африканской металлургии. Специфика у покот заключается в том, что свои «домны» они сооружают из материала, получаемого ими при разрушении термитников. Строительный материал жилищ насекомых они измельчают, получая нечто вроде цемента. Из этого красного порошка старик с помощью сыновей заделал дыры полуразвалившейся печи, из которой при нашем появлении действительно выползло две змеи. Потом в печь загрузили черные конкреции легкоплавкой железной руды, собранной в реке. Топливом служили тяжеленные бревна с черной древесиной, добытые высоко в горах. По словам старика, жар от них намного сильнее, чем от любых других дров. Перед тем как начать плавку, старик взял у меня деньги, купил у соседа трех коз и, убив одну из них, бросил ее внутренности на раскрасневшиеся уголья.