Проснулся я от шума. Питер безжалостно газовал, машина выла, но с места не сдвигалась. В свете фар был виден довольно пологий склон, почему-то совершенно белый и подернутый густой дымкой тумана.
— Что случилось?
— Мвуа Я мауве[14] лаконично ответил Питер. — Машина буксует в этих скользких шариках и не может въехать на склон речного берега. Надо ждать, пока растает мвуа я мауве. Иначе мы не выберемся со дна реки.
— Ты забыл, что случилось с лендроверами Грейна? Если дождь с градом прошел и вверху, в горах, то скоро эта речушка забурлит. Даже если дело обойдется без селя, вода доберется до середины машины. Град в горах будет таять медленно, так что паводок растянется.
— Хатари[15] согласился Питер. — Что же делать? Назад ехать нельзя, другой берег реки еще более отвесный, надо двигаться только вперед.
— Иди расчищай град, а я сяду за руль.
Я дал задний ход, «Волга» без труда доехала по каменистому руслу до противоположного склона долины, однако даже с разгона не смогла взять уклон, который расчищал Питер. Вода в реке прибывала, и, понимая, что мешкать нельзя, я решился на крайний шаг — выехать на одном аккумуляторе.
Это был, конечно, варварский способ, но в той ситуации, в которую мы попали, только он мог спасти машину от затопления. Уровень реки повышался на глазах.
Когда наконец машина стала на дорогу, к счастью покрытую здесь камнями, я вытер ручьями катившийся с меня пот и вылез наружу. На фоне все еще покрытой градом земли странно выглядели не вяжущиеся с ее белым нарядом пальмы дум, склонившиеся над рекой, а дальше по дороге — канделябры гигантских эуфорбий. Все вокруг заволакивали клубы пара: град выпал на еще не успевшую остыть почву. Это было примерно где-то в полградусе к северу от экватора, на высоте менее двух тысяч метров над уровнем моря.
Было холодно и неуютно, но, почувствовав камни под колесами, мы решили больше не искать ночных приключений и, не двигаясь с места, ждать рассвета.
Через час град вновь забарабанил по машине, и я с улыбкой вспомнил, как был удивлен, впервые увидав его в Кении. Это случилось в мою первую кенийскую «зиму», когда, возвращаясь из Элдорета в Найроби, я проезжал совсем недалеко от тех мест, где сейчас коротал ночь с Питером. Проносившиеся за окном машины чайные и кофейные плантации были сплошь покрыты градом. Я был так удивлен, что сочинил по этому поводу маленькую заметочку и послал в ТАСС. Позже я понял, что сообщать о граде в этих местах — все равно что делать сенсацию из грозы в начале мая где-нибудь под Курском.
Маджи-Ндеге — «Птичье озеро»
Утром Питер отправился купаться к реке. Отплыв от берега метров пять, он уже не смог достать дна. Так что аккумулятор посадили мы не зря: ночью машину определенно бы затопило.
С места нашей ночевки открывался изумительный вид на рифтовую долину. Лежавшие прямо под нами озера Ханнингтон — справа и Баринго — слева поблескивали в лучах восходящего солнца среди сухой красной равнины. Их поверхность казалась не водной гладью, а огромным зеркалом, брошенным кем-то среди саванны. Когда над озерами пробегал ветер, от водной ряби на прибрежных холмах отражались веселые серебристые зайчики и тогда можно было подумать, что деревца, растущие на этих холмах, тоже имеют зеркальные листья. Равнина еще спала, и лишь кое-где, там, где чернели изгороди енканг, от земли подымался дым от утренних очагов.
Но прежде чем добраться до манящих озер, нам предстояло преодолеть те самые заросли, которые ботанико-географы называют длинно и скучно — «тропическими редколесьями и кустарниками, безлистными в сухое время года». А поскольку в рифтовой долине сухое время года растягивается до восьми месяцев, серые краски высохшей травы и черные тона голых стволов колючих акаций господствуют почти постоянно. Растительности удается дожить здесь от одного дождевого сезона до другого только благодаря частым ночным туманам, спускающимся с гор. Безлистные низкорослые брахиастегии, так и норовящие уколоть вас канделябровидные и кактусообразные молочаи, искривленные, со словно выкрученными ветками акации образуют светлый полог, не способный укрыть от солнечных лучей дернинки жестких злаков.
Рука человека никогда не касалась этой засушливой земли. Тем труднее себе представить, что ландшафт тех мест, где подножия гор переходят в рифтовую долину, создан природой, творения которой обычно всегда прекрасны и гармоничны. Здесь господствует полнейший хаос. Древесина почти не гниет в этом сухом климате, и поэтому все, что росло здесь когда-то и засохло десятки, а может, и сотни лет назад, остается торчать из земли или падает и лежит на ней. Засохшие стволы мертвых акаций, покрытые лишайниками и ободранной корой, почти нельзя отличить от тех деревьев, что лишь замерли в ожидании дождя. Только рыхлые канделябровидные молочаи, падая на землю, рассыпаются в труху. Вековой слой сухих листьев, колючек и трав прикрывает валяющиеся повсюду камни, над которыми кое-где возвышаются зеленые кустики алоэ, увенчанные красными соцветиями. Алоэ — единственное растение, нарушающее серо-черное однообразие этих мест.
Чуть ли не из-за каждого куста выглядывают антилопы дик-дик. Маленькие, величиной с зайца зверьки провожают машину любопытным взглядом. Иногда через дорогу стрелой проносятся жирафошеие антилопы геренуки. Судя по обилию огромных навозных куч, тоже сохраняющихся здесь годами, в окрестностях озер много слонов. Однако увидеть их можно очень редко, да никто и не стремится к этому. Примерно до 30-х годов нашего столетия в этих местах было убито около семидесяти тысяч толстоногих гигантов. Слоны так возненавидели людей, что сами начали нападать на них повсюду, где их встречали. Термин «барингский слон» стал синонимом ярости этих гигантов. Сейчас животных вокруг озер уже не отстреливают, однако известно, что слоны злопамятны.
Несколько раз мы пересекали узкие бурные речушки, текущие в очень глубоких базальтовых ложах. В тех немногих местах, где речная вода заполняла напоминавшие огромные каменные чаши речные заливы, красивые высокие парни поили коров. Одежда их состояла из красной накидки, прическа — из множества косичек, сплетенных сзади в две большие косы, ниже соединенные в одну. На конце косы болтался деревянный цилиндрик. Это были юноши нджемпс — племени, живущего по берегам озер Баринго и Ханнингтон и обособившегося от масаев лишь около ста лет назад. Причиной отделения послужило то, что нджемпс стали заниматься земледелием. Ортодоксально настроенные лайбоны не могли смириться с тем, что целый клан скотоводов «снизошел» до того, чтобы копаться в земле, и перестали считать этих своих соплеменников масаями. Так возникло самостоятельное семитысячное племя нджемпс. Однако обычаи у этих «сектантов» остались чисто масайскими, а что касается одежды, то они даже сумели сохранить ее в более традиционном виде, чем их братья — скотоводы. Раньше, например, каждый уважавший себя моран стремился обзавестись шапкой из львиной гривы. Это был великолепный наряд, оставлявший открытым лицо ниже лба, но закрывавший все щеки и ниспадавший на голые плечи. Масаи, живущие у больших дорог, уже давным-давно продали свои роскошные шапки туристам, а обитающие у берегов редко посещаемых озер нджемпс все еще нередко щеголяют в них. Очевидно, где-то близ Ханнингтона окончилось какое-то торжество, потому что, чем ближе мы приближались к этому озеру, тем чаще нам навстречу попадались юноши в таких шапках или в праздничных нарядах.
Местные жители называют Ханнингтон «птичье озеро» — Маджи-Ндеге. Этот крохотный, но необычайно уютный зеленый водоем, скорее напоминает заросший пруд, хотя генетически входит в семью Великих африканских озер. Его площадь — всего лишь тридцать четыре квадратных километра, глубина даже в дождевой сезон не превышает одного метра. Помимо маловодных речушек, озеро питают многочисленные подземные ключи, а на его топких, заросших папирусами берегах обильны выходы горячего пара и газов. Температура некоторых горячих струй приближается здесь к девяноста градусам. Кенийское правительство в последние годы начинает серьезно подумывать об использовании богатых гидротермальных ресурсов Рифт-Валли, причем первую электростанцию, использующую подземное тепло, планируют создать именно на берегу Маджи-Ндеге.