В клубах горячих паров, поднимающихся из-под земли и задерживающихся вокруг озера благодаря окружающим его лесам, всегда жарко. По-моему, это единственное место в Центральной Кении, где ночью не хочется закутаться в шерстяную одежду. Очевидно, этот удивительный микроклимат и привлекает на крохотное озеро колоссальное количество фламинго. Натуралисты считают, что во всем мире насчитывается около шести миллионов этих голенастых птиц. Из них три миллиона живут в рифтовых озерах Эфиопии и Восточной Африки, в том числе семьсот двадцать тысяч — среди горячих источников Ханнингтона. На других, более глубоких озерах фламинго обычно жмутся к берегам, одевая их в розовый наряд. Сюда же птицы стягиваются на ночь в таком множестве, что покрывают весь водоем. Вот почему со стороны гор утром Ханнингтон кажется багряным, а Баринго — серебряным.
Считают, что фламинго в Восточной Африке не выводят птенцов там, где живут, а отправляются для этого на озеро Натрон — труднодоступный содовый водоем, лежащий на кенийско-танзанийской границе. В период насиживания фламинго застраивают низменные жаркие, покрытые налетом соды берега озера Натрон аккуратненькими холмиками — гнездами из ила и перьев. На верху каждого такого холмика лежит по одному яйцу. Сидят на них фламинго только ночью, а днем доверяют их жарким лучам солнца.
На озере же Накуру, где поселилась самая богатая в мире колония фламинго, я никогда не видел ни одного гнезда: матери прилетают туда с уже взрослыми птенцами. Считают, что над Накуру слишком часто собираются облака и родителям пришлось бы сидеть там на яйцах и в дневное время. Над озером Ханнингтон облака тоже не редкость, но большинство птиц не улетают отсюда, высиживая яйца на месте. Быть может, недостаток солнечных лучей компенсируется здесь теплом выбивающихся из-под земли паров.
Ближе к вечеру Питер, потерпев неудачу с ужином из яиц фламинго, неприятно пахнущих рыбой, отправился в соседнюю енкангу за свежей козлятиной.
Вернулся Питер очень скоро. Вместе с молодой козой он привел с собой еще и трех мужчин-нджемпс. Это были хозяева козы, которые, как они сами сознались, в течение всего дня мечтали выпить пива. Поэтому за деньги козу они продавать наотрез отказались, а запросили шесть бутылок «Таскер». Таковое в багажнике у нас оказалось, и бывшие владельцы козы, открыв бутылки зубами, уселись рядом со мной и принялись потягивать любимый напиток.
Популярность пива у кенийцев, как, впрочем, и среди большинства африканцев, поистине удивительна. Я заезжал порой в такие районы, где не пользуются никакими городскими изделиями, где отроду не видели спичек или мыла, но где тем не менее в качестве благодарности за оказанную вам услугу просили бутылку пива. Здесь две наиболее популярные марки пива - «Таскер» (слоновий бивень) и «Пилзер». На людей, не пьющих пиво (например, на меня), африканцы смотрят как на ненормальных. Причем пиво здесь употребляют совсем не как веселящий напиток. Так, туркана или боран в рот не берут крепких алкогольных напитков, а если по незнанию и возьмут, то тотчас же выплюнут, да еще и обидятся на угощавшего. Но выпить десяток бутылок пива они всегда готовы. Поглощение пива — это какое-то священнодействие, способ приятно провести время, высказать свои мысли и узнать собеседника. Очевидно, в этом обычае сохранились отголоски традиционного ритуала, когда в старые времена после дневных переходов и сражений воины-победители возвращались в енкангу и жены выкатывали им один общий огромный калебас домашнего слегка хмельного напитка из проса. Каждый мужчина погружал в калебас собственную тростниковую трубку, пил, делился с товарищами мыслями, слушал их и опять пил.
— Хорошее пиво, — осушив по бутылке, отметили нджемпс.
Потом один из них обратился к Питеру:
— Прежде чем закалывать козу, отдай нам ее кровь.
— Берите, только скорее. Я буду делать жаркое.
Один из мужчин вытащил из-под своей тоги маленький лук со стрелой, отошел метра на три от козы, стал на колено и запустил ей стрелу чуть ниже глаза. Коза испуганно заблеяла, однако вскоре, очевидно, боль прошла, и она спокойно дала подставить под струйку крови пустую бутылку. Когда струйка иссякала, мужчина доставал из небольшого рога, висевшего на цепочке у него на шее, какой-то красноватый порошок, посыпал его на ранку, и струйка вновь увеличивалась.
— Что это за порошок? — спросил я.
— Это плоды кустарника, растущего вдоль склонов Маралала. Мы растираем их и всегда носим с собой. Они не дают крови остановиться.
— А вот самбуру берут кровь из шейной вены. Почему вы пускаете ее из-под глаз животного?
— Из шеи кровь берут у коров. У коз и овец кровь вкуснее из-под глаз.
— Я тоже хочу попробовать.
— О, бвана не пьет пиво, а пьет кровь. Бвана, наверное, решил стать мораном.
— К сожалению, у меня всего одна машина и та не хочет превращаться в корову. А что за моран без коровы?!
Шутка понравилась, наши гости долго и от души смеялись. Смеются нилоты совсем не так, как мы. Они откидывают назад голову и долго, пока хватит духу, громко хохочут. Потом выпрямляются, с совершенно серьезным видом вдыхают новую порцию воздуха, смотрят друг на друга, прыскают от смеха и опять закидывают головы. Если уж очень смешно и даже трудно устоять на ногах, мужчины смеются в обнимку.
Смесь свежей козьей крови с пивом оказалась вполне съедобным напитком, на мой вкус гораздо более сносным, чем чистое пиво. Я достал из багажника еще по бутылке, надеясь вместе с нджемпс поужинать, но есть мясо они отказались.
— Мы вчера пили молоко, поэтому нам сегодня нельзя есть мясо, — объяснили они и, взяв по бутылке, направились к своей енканге, время от времени оборачиваясь и помахивая нам копьями.
— Это обычай всех нилотов, — объяснил Питер. — Даже у нас, луо, в некоторых деревнях еще придерживаются такого порядка приема еды. Молоко — это начало всего в пище и в жизни, мясо же — всему конец. Поэтому старики говорят, что нельзя сразу есть молоко и мясо, ибо в человеке не могут одновременно встречаться начало и конец. Поел мясо, на следующий день надо пить кровь, потом два-три дня — кровь с молоком и только потом — чистое молоко. Кровь, говорят старики, не дает молоку встретиться в животе у человека с мясом. Кровь — между ними.
Хотя приготовленное Питером жаркое пахло очень хорошо, я в этот вечер решил ограничиться лишь бутылкой пива с кровью.
Эксцентричные жители Баринго
Ночью дождь выпал и на равнине. Первый дождь после долгой, мучительной засухи. Мы ехали по своей вчерашней колее, пытаясь выбраться на главную дорогу, ведущую к озеру Баринго, и не узнавали виденных вчера мест. На ветках колючих акаций, еще вчера серых и безжизненных, вдруг распустились нежные крошечные листочки удивительного цвета — не зеленого, а от почти белого до желтого и бледно-фисташкового. Откуда-то появились птицы, запрыгали в лужах жуки. Даже медлительные и всегда сонные верблюды принялись за любовные игры. Это было какое-то удивительное молниеносное пробуждение природы. И я даже пожалел, что от Ханнингтона до Баринго всего лишь полтора часа езды и что, добравшись до этого озера, лежащего в плоской чаше с пыльными, почти лишенными растительности берегами, я уже больше не увижу ни фисташковых акаций, ни салатовой травы.
Множество сернистых источников впадает в Баринго и огромное количество воды ежедневно испаряется с поверхности этого озера, лежащего среди жарких полупустынь. Казалось бы, ему уже давно пора стать соленым. Однако вода в озере, хоть и мутная, местами желтая, но совершенно пресная. Геологи, лишь недавно задумавшиеся над этой загадкой, пока не могут ее решить. Но рыбаки нджемпс уверяют, что в северной части дна озера, под тем местом, где на поверхность выходят черные лавы и коричневые базальты, есть огромная «дыра».