Здесь же, в горах у ндоробо, женщина делала только обычную, привычную в нашем понимании женскую работу: возилась с детьми, варила, убирала жилище. О том, что женщины занимают у этих горных охотников совершенно особое положение, я понял еще во время веселого происшествия с Тивасом. Нигде в скотоводческом племени женщина не разрешила бы себе так откровенно подшучивать над мужчиной, да еще над чужим. Я понял, что женщины здесь — хозяйки положения. Одна из жен крикнула что-то — и муж принес ей воды, другая позвала мужа из соседней пещеры — и он принялся перекладывать камни в жилище-гроте. Сразу четверо охотников вышли из леса, волоча за собой связки хвороста.
Да, это была наглядная иллюстрация энгельсовского положения о том, как скотоводство создает специфические условия для разделения труда и собственности, особо благоприятствующие развитию патриархата. «Дикий», воин и охотник, довольствовался в доме вторым местом после женщины, «более кроткий» пастух, кичась своим богатством, выдвинулся на первое место, а женщину оттеснил на второе»[19].
Я не буду описывать наряды ндоробо, потому что в них нет ничего специфического. Лесные охотники полностью переняли моду, захлестнувшую кенийские равнины, заселенные масаями и самбуру. У мужчин это красная тога через плечо, у женщин — красные длинные накидки, которых зачастую почти не видно за бесчисленными ожерельями из бус и широкими латунными поясами. В пору утренней и вечерней прохлады и мужчины, и женщины накидывают поверх дневного платья нечто вроде плаща из шкур. Только у скотоводов такой плащ кроят из коровьих шкур, а у охотников ндоробо — из обезьяньих или леопардовых. Подумать только, как условны человеческие понятия! Ндоробо, глядя на мою не первой свежести рубашку, залитые медом брюки и видавшие виды фотоаппараты, считали меня, конечно, богатеем. Я же, наблюдая их в вечерних нарядах у костра, думал о том, что даже не все сильные мира сего могут позволить себе щеголять в одежде из леопардового меха.
— Завтра рано вставать, мхашимиува, — прервал мои размышления оле Сенгида. — Раньше встанешь — лучше поохотишься. Я устрою тебя в свою пещеру, а сам буду рядом, у брата.
В пещере, освещенной разложенным у входа костром, было чисто. На засыпанном мелкими камешками полу лежали шкуры, вдоль стен стояли высокие деревянные топчаны, тоже застланные множеством шкур. Под лежаками на камнях тлели уголья. Их оставляют на всю ночь, чтобы жители пещер не окоченели от горного холода.
— Спи, мхашимиува, завтра будет настоящая охота, — пообещал мне старик и скрылся за костром.
Я устроился на лежаке, стоявшем как раз напротив входа в пещеру. Огонь весело плясал в базальтовой раме входа в жилище. Прямо за костром на черном небе висели звезды.
Дым от углей, тлевших под лежаком, проникал сквозь шкуры, и вся пещера наполнялась каким-то особым, неповторимым запахом. Ароматом древней Африки…
Почему-то не спалось. Я лежал и вспоминал другие поездки, другие встречи с «загадочными племенами». Чем они отличались от ндоробо? Бушмены вызывали уважение к себе тем, что сумели выжить в тех невероятно тяжелых условиях, которые им уготовила судьба. Но эта тяжесть бытия невольно вызывала к ним жалость. Пигмеи, хотя и выглядели подлинными хозяевами природы, свободными и веселыми, но вся их жизнь, все их поведение были подчинены какому-то мистическому религиозному почитанию леса, в котором они жили. И это принижение себя во имя возвышения природы, склонность видеть мистическое начало всюду и везде во многом вредили им. Ндоробо же, крошечный осколок некогда многочисленного племени, укрывшегося в никому не известных горах Ндото, поражали своей внутренней собранностью, какой-то современной деловитостью. За весь день, что я провел в их окружении, я ни разу не слышал никаких ссылок на богов, колдунов или духов предков. В рамках понятий и категорий, доступных этим первобытным охотникам, они смотрели на все окружающее с вполне жизненных, а не потусторонних позиций, без примеси мистики. Они отвоевали, защитили последний кусочек своей земли и теперь стоят на нем обеими ногами. Может быть, такими деловыми и уверенными в себе примитивными материалистами и были прежние, настоящие хозяева древней Африки?
Мы перекрашиваем осла в зебру
Это было очень забавное и веселое приготовление к охоте. Я подумал, что, если бы моими спутниками были пигмеи, они бы обязательно затеяли какую-нибудь ритуальную церемонию, разговаривали бы шепотом и уж во всяком случае не разрешили бы мне участвовать во всех приготовлениях. У прагматиков-ндоробо все обстояло гораздо проще.
Как только рассвело, оле Сенгида разбудил меня, накормил медовой кашей, заметив при этом, что есть мясо по утрам — слишком тяжелая работа, и повел под дерево, где провели ночь мои оставшиеся в живых ишаки. Там оле Сенгида схватил за хвост одного осла и жестом приказал мне сделать то же самое с другим. Так мы потащили ишаков на середину деревенской площадки. Ищаки орали и норовили ударить нас копытом в лицо, но мы все же дотащили их до нужного места.
Потом оле Сенгида вытащил из костра оставшиеся там недогоревшие черные угольки, а в кусок шкуры собрал белую золу, скопившуюся в самом центре костра.
— Теперь мы будем перекрашивать осла в зебру, — лаконично объяснил мне старик и решительно начал малевать углем на ишачьем крупе черные полосы.
И тут впервые за все мое пребывание у ндоробо детские сердца не выдержали, и мальчишки и девчонки, нарушив сдержанно суровый этикет своего племени, высыпали из своих пещер и уселись глазеть, как оле Сенгида из ишака делает зебру.
— Не теряй времени, мхашимиува, — обратился ко мне старик, — крась своего осла. Скорее кончим — скорее пойдем на охоту.
Мое приобщение к этому древнему охотничьему таинству вызвало почему-то всеобщий восторг. «Мзунгу красит осла!» Мзунгу красит осла!» — кричали женщины из одной пещеры в другую. Потом они окружили нас плотным кольцом и затеяли спор: кто из нас быстрее разрисует осла. Мне было приятно отметить, что за меня «болела» более молодая и привлекательная часть женского общества. Оле Сенгида поддерживали ортодоксально настроенные дамы.
Женщины подталкивали нас к соревнованию, но мы, переглянувшись со стариком, поняли друг друга: разрисовывать ослов мы окончили одновременно.
Потом на оставшиеся серыми полосы натуральной серой ослиной шкуры мы наносили белую золу. Все в этом маскараде у ндоробо было продумано до мельчайших подробностей. Чтобы зола не осыпалась, мы сначала смазали серые куски ослиной шкуры каким-то тягучим соком, а потом начали припудривать ишаков золой с помощью меховых тампонов.
Когда обработка туловища и ног была закончена, оле Сенгида с видом взыскательного художника оглядел творения наших рук. «Сойдет», — сказал он и направился в пещеру, в которой было нечто вроде коллективного сарая.
Я тоже взглянул на ослов со стороны. Но мне они почему-то представились занятными тяни-толкаями, пришедшими на детский праздник ндоробо. Ослиные гладкие морды не вязались с их разрисованными полосатыми туловищами.
Но что это несет из пещеры Сенгида? Куски зебровой шкуры, длинные рога, обрезки каких-то кож. С деловым видом он кладет все это на землю и начинает разбирать.
— Зебровая морда — раз, — говорит он и вытягивает из принесенной им кучи шкуру, содранную когда-то с головы настоящего животного. — Зебровая морда — два, — продолжает старик. Ориксовые рога — раз, ориксовая морда — тоже раз, — заканчивает оле Сенгида и несет ненужные шкуры обратно в сарай. Но ориксовая морда оказывается куском жесткой сухой зебровой кожи, на которой намалевано несколько черных полос и вырезаны большие глазницы.