Однако не только ростки нового бросались в глаза на пыльных городских улицах, обрывающихся в пустыне, у надписи «Запретная зона». Обращало на себя внимание обилие солдат, снующих по городу на джипах, вооруженные патрули на дозорных вышках. Повсюду на северо-востоке еще гремели выстрелы.
Запись в дневнике заканчивалась так: «Промелькнули Гарба-Тула, Эль-Вак, Гарисса, пыльные стойбища, выстроившиеся цепочкой в очередь голодные дети, которым солдаты отмеряли по кружке муки, раненые в больницах и взятые в плен солдаты «шифта» в наручниках. Война есть война…»
Тогда я еще не знал, что скоро наступит мир и «ворота» в таинственный северо-восток наконец откроются. В конце 1967 года, по инициативе Организации африканского единства (ОАЕ) в Аруше впервые за много лет встретились лидеры Сомали и Кении. В результате переговоров ими был подписан «Манифест взаимопонимания», положивший конец военным действиям.
Как только ограничения на поездки по сомалийским территориям были ослаблены, я обратился к властям за разрешением самостоятельно поехать в кушитские районы. Я хотел посетить обретшие мир кочевья и заодно попытаться добраться на машине до Марсабита и далее к эфиопской границе до Мояле, на земли племен рендилле, боран и габбра.
Литература, которую я просмотрел по этому району, еще больше разожгла мое любопытство к Марсабиту и его обитателям. «Боран и рендилле, вероятно, наименее известны среди всех других племен Кении, — писала М. Рикарди, долгое время путешествовавшая по кенийскому Северу. — Никто не добирается до них. Они живут далеко и почти недоступны…» «Рендилле — народ, о котором известно очень мало», — вторил ей Г. Хантингфорд, уже известный нам автор азанийской теории.
Тогда, в 1968-1970 годах, поездка в Марсабит и особенно далее к Мояле была еще целым событием. Для того чтобы преодолеть полторы-две тысячи километров, требовалось запасаться водой, бензином, продуктами для себя и подарками для местных жителей. «Великую северную дорогу» — Найроби — Марсабит — Аддис — Абеба — начали строить лишь в 1970 году. Эта дорога, правда, лишена асфальтового покрытия, но все же она облегчила мне последующие поездки по этому району.
Но шесть лет назад к строительству «великой северной дороги», существовавшей тогда лишь на картах проектировщиков, еще никто не приступал, и мне, пробираясь в Марсабит, пришлось преодолевать все те дорожные невзгоды, описание которых, наверное, уже наскучило читателю.
Трудный путь в Марсабит
Черно-белый шлагбаум, перегородивший за Исиоло дорогу на север, не поднимался целых два дня. Все это время полицейские вели долгие переговоры по рации с Найроби, чтобы удостовериться, действительно ли имеющееся у меня разрешение кенийского министерства внутренних дел на въезд в кушитские районы. Открывать шлагбаум больше было не для кого, поскольку в течение этих двух дней других машин на дороге не показывалось. Наконец из столицы подтвердили, что поднять шлагбаум для меня можно, и сержант, взяв под козырек, пожелал мне счастливого пути.
В клубах красной пыли проплыл за окном машины въезд в заповедник Самбуру. Отсюда начинались места, которые раньше я видел только с самолета, — интересный район, образовавшийся на стыке совершенно различных ландшафтов. С запада по склонам населенных нилотами вулканических плато сюда проникает первичное редколесье с преобладанием колючих пяти-шестиметровых акаций. С востока же наступают песчаные равнины, где по днищам впадин и узких лентообразных высохших долин на бесплодных почвах растут невысокие грубые пучки серых злаков, среди которых кое-где зеленеют кусты алоэ, усаженные красными цветами, или торчат безлистные акации, буркеи и ююбы. Подобная растительная формация, занимающая около трети кенийской территории, имеет местное название «ньика» — пустыня. И хотя, с точки зрения биогеографа, подобное определение этой растительной формации, скорее всего близкой к опустыненной саванне, совершенно не верно, оно вполне устраивает представителей прибрежных племен, привыкших к буйству тропических лесов, пальмам и баобабам; «ньику» характеризует крайняя скудность видов. Ландшафты «ньики» отличаются удивительным однообразием, которое особенно поражает в сухой сезон, когда огромные пространства покрываются серо-бурой, жесткой травой.
«Переходные» черты от нилотского запада к кушитскому востоку носит и население этих негостеприимных мест. Обитающие здесь мелкие племена — гурлейо, мериле, чакором — люди эфиопской расы, но говорящие на нилотских языках. Они ведут, как и сомалийцы, кочевой образ жизни и в то же время, подобно нилотам, имеют маньятты, где постоянно живут их женщины, дети и старики. Они называют себя подобно сомалийцам, мусульманами, но не признают большинства догм ислама и презирают, как и все нилоты, одежду.
Избегая жарких низин, эти племена селятся по склонам холмов. Единственное «крупное» селение на их землях — бома Лаисамис, где в хижинах из упаковочных ящиков, жести и шкур живет полтысячи людей. Лаисамис обязан своим существованием холодным источникам, которые выбиваются вокруг него из известняков и привлекают к себе скотоводов со всех окрестных мест. В Лаисамисе живут главным образом оседлые сомалийцы, которые полностью вытеснили на кенийском северо-востоке индийских лавочников и монополизировали торговлю в своих руках. Они сбывают номадам ткани, бусы и соль, а в обмен получают козьи и верблюжьи шкуры. Я прожил в Лаисамисе два дня, узнав помимо всего, что одна из наиболее прибыльных статей местной торговли — рог и прочие «части», вырезаемые браконьерами из носорожьей туши.
Из всех животных Африки носорогу грозит наибольшая опасность полного истребления. Считают, что на всем Африканском континенте сохранилось около двенадцати тысяч этих могучих неуклюжих существ, причем пятая часть их живет в Кении. Если этот древнейший представитель африканской фауны, воскрешающий в нашем представлении обитателей олигоценовых зарослей, вскоре все-таки исчезнет с африканской земли, то причиной тому будут старые легенды и суеверия, до сих пор бытующие в далекой Азии.
В Индии, Непале, Южном Китае и Индо — Китае большинство жителей верят в чудодейственные свойства не только рога, но и мяса, костей и даже крови носорога. Восточная медицина приписывает носорожьему рогу свойства сильнейшего афродизиака. Поэтому немощные раджи и султаны, содержащие гаремы и мечтающие продлить пору любви, платят за него фантастические деньги, в пять-шесть раз больше, чем за килограмм слоновой кости. А поскольку длина рогов некоторых этих толстокожих достигает 120-140 сантиметров, охотников поднажиться на торговле этим товаром не так уж мало.
Кроме того, среди некоторых народов Индии существует поверье, что кубок, сделанный из этого рога, предупреждает об угрозе отравления. В зависимости от яда жидкость в кубке якобы либо вспенивается, либо сам кубок разлетается вдребезги. В Тибете, Непале, Бутане и Сиккиме существует множество религиозных обрядов, во время которых используется кровь и мясо носорога. В Бирме и Таиланде некоторые племена верят, что экскременты носорога, зашитые в его мочевой пузырь и повешенные у порога жилища, могут предохранить от сглаза и злых духов. Высушенные и истолченные внутренности носорога, особенно печень, сердце и почки, разведенные в особых составах, якобы чудотворно излечивают людей, страдающих недугами тех же органов.
Все это поощряет браконьеров пускаться на отстрел носорогов, несмотря на строгость кенийских законов, запрещающих любую охоту на этих гигантов. В последние годы были случаи, когда у браконьеров конфисковывали по 200–250 килограммов рога. Недалеко от Лаисамиса, по склонам гор Лосаи, есть труднодоступные маньятты, в которых вялят ленты носорожьего мяса и высушивают кровь. Ее наливают тонюсеньким слоем на гладкие, растянутые кольями шкуры и оставляют на солнце до тех пор, пока она не превратится в бурый порошок. Его осторожно соскабливают и собирают в калебасы, а на шкуры наливают новый слой драгоценной крови. Кстати, гурлейо, мериле, рендилле, боран и другие местные племена таким же образом приготавливают и молочный порошок — единственный продукт, который поддерживает их существование в засушливую пору.