Не знаю, как развивались события, но через три дня Лангичоре прислал за мной в лагерь Карантина мальчишку. «…Мзее завтра с утра приглашает вас ехать вместе с ним в Раматроби», — отдышавшись, выпалил он.
Путь лежал через знакомые черные вулканические плато, которые начинаются у когда-то извергавшего лаву Марсабита и тянутся до восточного побережья озера Рудольф. Шесть часов лендровер полз по нагромождениям туфов, и за все это время нам лишь один раз попалось стойбище рендилле. Оно представляло собою обнесенную колючими ветками круглую площадку. За колючим забором, также по кругу, стояли шатры, крытые верблюжьими шкурами. Рендилле обычно остаются на одном месте не больше двух — трех дней. Их шатры женщины без труда ставят и разбирают за пятнадцать — двадцать минут. На более длительный срок стойбище разбивают лишь тогда, когда в семье появляются тяжело больные или когда у женщины начинаются предродовые схватки. Но даже и в этом случае с нуждающимся в помощи в стойбище остаются лишь два-три человека. Остальные уходят по условленному маршруту. Их всегда гонит вперед отсутствие корма и воды для скота. В пустынях Хедад, Кайсут и Чалби травы, которую может найти скот в радиусе тридцати — сорока километров от стойбища, хватает лишь на один день. Поэтому волей-неволей, чтобы не потерять скот, рендилле должны через день преодолевать тридцать-сорок километров. Расстояния же между источниками и того больше. Предотвратить гибель коров от жажды удается лишь за счет запасов воды, которую транспортируют на верблюдах в бурдюках, сшитых из жирафьих шкур.
Чем ближе мы приближались к Раматроби, тем чаще попадались нам верблюды, увешанные бурдюками. Однако в отличие от обычных караванов, которые ведут женщины, на сей раз перед верблюдами шли мужчины. Это были мораны, спешившие на церемонию.
— Каждая семья, чьи мораны станут после элмугета старейшинами, должна прислать на церемонию жертвенного верблюда, — объяснил Лангичоре. — На них же мужчины везут воду, которой смоют с себя пыль тех лет, что они были моранами…
«Пыль тех лет, что они были моранами» — это не пышная фраза, а вполне реальный образ. Суровая природа, лишавшая людей воды, не разрешает рендилле растрачивать влагу на умывание. Свой утренний туалет они совершают, натирая тело верблюжьим жиром. Пыль пустыни, осевшая на этот жир, действительно, редко смывается. Если рендилле кочуют далеко от постоянных источников воды, по-настоящему вымыться они могут лишь в наиболее важных в их жизни случаях. Для женщины — это день рождения её ребёнка, для мужчины — ночь накануне обрезания и элмугета.
Мое появление в Раматроби было встречено очень сдержанно, совсем не так, как в горах Олдоиньо Ленкийо. Это объяснялось и более солидным возрастом моранов-рендилле, и тем, что кушиты вообще намного сдержаннее экспансивных нилотов.
По просьбе Лангичоре я показал трем старейшинам-рендилле, а потом и нескольким моранам, как далеко можно видеть в бинокль. Как всегда, высказывая удивление, они почмокали языками, после чего старейшины передали через Вако свое разрешение остаться мне на элмугете. Я преподнес им мешок сахара, и рендилле, забыв обо мне, принялись за свое дело.
Можно, конечно, понять состояние сорока-пятидесятилетних мужчин, которым наконец разрешили обзавестись семьей. В отличие от оседло живущих масаев или самбуру мораны у рендилле не строят для себя отдельных холостяцких маньятт, а кочуют вместе с родителями. Их племенные законы допускают тесные отношения моранов с незамужними женщинами, однако жениться они не могут и поэтому не имеют права иметь детей. Ребенок, родившийся от морана, считается незаконным, а отца его ждет вечный позор. Про таких моранов рендилле говорят, что они «не научились быть мужчинами». А в таком случае они так и остаются моранами — пожизненными воинами без права иметь настоящую жену и законных детей.
В последний день перед церемонией на зеленой опушке горного леса Раматроби начали строить огромное стойбище для проведения элмугета. В торжествах должны были принять участие мораны из восьмидесяти шести семей, кочующих на огромной пустынной территории. И каждый из них привел в Раматроби помимо жертвенного верблюда еще по восемь-десять транспортных верблюдов, которые тащили шатры и скарб всех участников церемонии. Присутствовать на элмугете разрешается старейшинам родов, отцам моранов и избранницам воинов, которые по окончании элмугета получат право стать женами посвященных.
Весь день рендилле разбивали свои шатры, а из пустыни со всех сторон к церемониальной енканге шли и шли караваны. Об их приближении предупреждал гулкий звон деревянных колокольчиков, подвешенных на шеях верблюдов. К вечеру у подножия скал Раматроби вырос огромный круглый крааль. Около четырехсот шатров, образовавших пять вписанных друг в друга кругов огораживали огромную площадку, в центре которой бродили восемьдесят шесть белых жертвенных верблюдов.
Когда взошла луна, началась церемония омовения. Из сотен сшитых вместе коровьих шкур, по краям подвешенных к вбитым в землю кольям, было сооружено нечто вроде огромной купели. Мораны из каждой семьи подтаскивали к ней жирафьи бурдюки и выливали из них воду. Потом три вождя рендилле и Лангичоре, не раздеваясь, влезли в купель и, стоя в середине по колено в воде, по очереди обращались к моранам с короткой речью.
— Они воздают должное моранам, всю свою молодость и зрелые годы отдавшим защите стад, стариков, женщин и детей, — наклонившись ко мне, перевел Вако. — Они восхваляют их храбрость, ум и отвагу. Они говорят, что, покончив с жизнью моранов и став старейшинами, мужчины приобретают новые обязанности. Хотя они вскоре женятся, а затем сделаются отцами, они все равно будут в долгу перед племенем и его лидерами. Они исполняют этот долг перед рендилле, воспитывая хороших детей — будущих смелых моранов, выращивая хороший скот и приумножая богатство всего племени.
Четыреста моранов, сжав в руках копья и склонив головы, стояли возле квадратной купели, с благоговением слушая своих лидеров. О чем думали эти мужчины, которых старая традиция лишила многого в жизни? Принимали ли они эту традицию сердцем или лишь покорно подчинялись ей? Вспоминали ли они с гордостью о своей удалой юности, о походах против соседей или с сожалением думали о зря ушедших годах? А может быть, мысленно переносились в будущее, которое избавляло их от противоестественной боязни стать отцом?
Когда Лангичоре, выступавший последним, начал свое обращение к моранам, я навел фотоаппарат на купель и нажал электронную вспышку. Три стоявших там вождя обернулись и что-то гневно прокричали в мою сторону.
— Вожди говорят, что в этот вечер и все последующие вечера элмугета ничто не должно быть ярче луны, — пояснил мне Вако. И помолчав, добавил от себя: — Обычно во время этих церемоний не разжигают даже костров. Советую не рисковать: вожди разрешили тебе лишь смотреть, что здесь происходит. О том, что ты будешь пользоваться ярким светом, договора не было. Все увидеть можно и без него. Под тем предлогом, что ты оскорбляешь луну, они могут нарушить договор и прогнать тебя. Я вновь посмотрел на купель. Она была установлена так, что полная луна отражалась в воде как раз в ее середине. Вокруг ее отражения стояли старейшины. Очевидно, луне придавалось особое значение в этой церемонии.
Лангичоре кончил говорить и одновременно все четыре старика, стоявшие в купели, хлопнув в ладоши, издали протяжный, немного зловещий крик. Мораны ответили им резким отрывистым «ийе». Затем, как по команде, скинули с себя одежды, отошли от купели и, выстроившись в один ряд в длинную цепочку, побежали по поляне.
«Ийе! Ийе! Ийе!» — выкрикивали бегущие мораны, подпрыгивая, и резким движением как бы выбрасывали голову вперед. «Ийе! Ийе! Ийе!» — все быстрее и быстрее кричали они и в такт их ритмичному крику все быстрее и быстрее извивалась по поляне живая змейка из обнаженных, натертых верблюжьим жиром тел, поблескивавших в лунном свете.
У рендилле, как и у других нилотских и кушитских племен Кении, весь этот ритуал проходит исключительно под аккомпанемент человеческого голоса. Никаких тамтамов, никаких горнов и ксилофонов, так шумно сопровождающих ритуальные церемоний народов банту, здесь не было. Не было здесь также ни таинственных масок, ни устрашающих ряженых. Организаторы церемонии явно избегали мистики, они обращались непосредственно к естеству посвящаемых. Для придания таинственной торжественности обряду элмугет они взывали к самой природе.