Нажав на сигнал, я попытался отпугнуть хищника, однако он не тронулся с места. Тогда, не сдвигая машину, я до предела нажал на акселератор, однако дикий рев мотора его тоже не испугал. Лев продолжал скалить клыки и гневно бить хвостом по траве. Оставался последний шанс — ехать на обнаглевшего хищника.
Тридцать, двадцать, пятнадцать, десять метров отделяют нас от убийцы. Лев рычит, все более разъяряется, но не уходит. Очевидно привыкнув к копьям и ружьям, он никогда не видал машины, быть может, даже не отождествлял ее с человеком и поэтому мало боялся.
Девять, восемь, семь, шесть, пять метров… Лев рычит, бьет хвостом по сухой траве и пригибается, изготовляясь к прыжку. Если этот сумасшедший все же рискнет броситься на машину, то ветровое стекло не выдержит удара… Мои нервы сдают. Приближаться к этому странному льву в лоб делается опасно.
Я включаю задний ход, отъезжаю метров на сто, разворачиваю машину и на максимальной скорости несусь обратно ко льву. Метрах в трех от места трагедии до предела выжимаю тормоза. Бешеный скрип, машину разворачивает, пелена пыли скрывает нас. Неужели лев смог выдержать даже этот маневр?
Через несколько минут пыль рассеивается: льва нет. Мы ставим машину между Аминой и тем местом, куда, скорее всего, скрылся хищник. Затем, осторожно приоткрыв дверцы, вылезаем наружу. Нет, Амину мы уже не спасем…
Юсуф берет сестру и на вытянутых руках несет ее к деревне. Я медленно еду метрах в двух от него: страхую от возможного нападения льва.
У входа в деревню нас воплями встречают женщины: все они — ближние или дальние родственницы Амины. Женщины рвут на себе волосы, одежду, посыпают себе головы песком. Старики стоят поодаль: им, конечно, тоже жаль красавицу Амину, но местные традиции, усиленные Кораном, запрещают мужчине оплакивать смерть женщины.
Юсуф проходит по всей деревне, затем возвращается к своей хижине и кладет окровавленное тело сестры у порога. Из темноты шатра, еле передвигая ноги, появляется старик отец в белоснежном тюрбане.
— Иншалла, — скорбно произносит он и вновь скрывается в темноте…
Ярад — выкуп невесты
Прошло, наверное, с полгода, когда у подъезда моего дома в Найроби вдруг появился Юсуф с каким-то молодым сомалийцем.
— Отец просил передать вам благодарность за ту помощь, которую вы оказали нашей семье. Теперь вы у нас — самый желанный гость, и он будет очень рад, если вы вновь приедете в Мандеру.
Я поблагодарил, сказав, что когда у меня будут дела в «дальнем углу» и я приеду в Мандеру, то обязательно навещу Юсуфа и его отца.
— А дело уже есть, — улыбнулся юноша и кивнул в сторону своего товарища. — Это мой друг Абдирашид. Он хорошо знал Амину, тоже благодарен вам и хочет пригласить вас к себе на свадьбу. Она начнется через десять дней, в Такаббе.
— Такабба? Где это? — поблагодарив за приглашение, спросил я, протягивая руку Абдирашиду.
— Такабба находится на самом юге Мандеры, на землях дегодия, — объяснил мой новый знакомый. — Если вы сможете выехать в следующую субботу, то мы поедем вместе и покажем вам дорогу. Свадьба у дегодия — это очень интересно.
Я отменил намеченное на субботу сафари по массайским районам и с раннего утра с обоими юношами вновь выехал на север. Был июль — самый сухой и жаркий месяц в северо-восточных районах, однако пыльные равнины кое-где зеленели. Причем, чем больше мы удалялись от Найроби, чем мучительнее становилась жара, тем большие пространства были покрыты зеленью. Все растения были сухими и черными, зеленело лишь одно какое-то деревце, местами образовавшее целые рощицы. Удивленный, я даже вышел из машины посмотреть, что это, бросая вызов законам природы, решило распустить листья в сухой сезон.
Зеленела Acacia albida — акация беловатая, один из немногих представителей листопадных деревьев, сбрасывающих листву перед наступлением влажного сезона и раскрывающего почки с началом засухи. Ботаники вели и ведут много споров вокруг этого удивительного растения, которое, кстати, многие ученые, основываясь на особенностях анатомии его древесины и морфологии цветка, относят не к акациям, а к мимозовым.
Предполагают, что необычайно широко распространенная в средних районах Африки акация беловатая «привыкла» расти в местах, еще более засушливых, чем северо-восточные полупустыни Кении, — в присахарских районах, где почти круглый год. на небе нет туч. Приспособившаяся к жизни в бездождных районах, акация стала более требовательной к условиям освещения, чем увлажнения. Поэтому в ноябре-декабре, когда небо над здешними равнинами покрывается почти не дающими дождя тучами, и все растения пробуждаются к жизни, светолюбивая акация беловатая, наоборот, сбрасывает листву. А когда приходит сухой сезон и все кругом умирает, лишь одна она оживает, оставаясь один на один с голубым безоблачным небом.
Подобное свойство акации беловатой делает ее одним из наиболее ценных растений аридных зон Африки. В сухой сезон только она дает прекрасный свежий корм диким животным и домашнему скоту. Без нее равнины на полгода становились бы необитаемыми, их жители были бы вынуждены откочевывать в места, где есть зеленый корм. Благодаря акации беловатой сомалийцы играют в сухой сезон свадьбы. Веточки этого растения, словно зеленые ветки хвои в нашу суровую зиму, украшают отмечаемые в сухое время праздники дегодия.
Разговор в пути, конечно, все время вертелся вокруг свадьбы и связанных с ней обрядов, причем Абдирашид — уже студент университета, историк — рассказывал очень много интересных вещей, позволяющих судить о том, как молодая африканская интеллигенция относится к старым обычаям и традициям. Я вел машину и наслаждался своими спутниками. Сомалийцы вообще на редкость общительны, особенно если видят, что собеседник интересуется их народом, его обычаями и историей. Они знают свое прошлое и гордятся им, причем врожденная живость ума и остроумие нередко позволяют им смотреть на свои обычаи в том ракурсе, который недоступен другим.
— Вы, вазунгу, почему-то всегда считаете, что выкуп невесты — он называется у сомалийцев ярад — это одно из проявлений «дикости» африканцев, — говорил Абдирашид. — И уж во всяком случае уверены, что эта традиция оскорбляет женщину, низводит ее в семье до положения рабыни.
— Ну а разве купить жену — это не значит оскорбить в ней человека? — спросил я.
— «Купить» — конечно. Но сомалийцы совсем не покупают своих жен у родителей. Обычно брак заключается у сомалийцев с обоюдного согласия. У нас в отличие от многих племен банту нет обычая, чтобы жених пришел к родителям невесты и за ее спиной, вопреки ее воле, договорился о свадьбе. «Купить» — это значит прийти, отдать деньги и взять товар. У нас такого не бывает. Если бы вы знали, сколько переговоров, уговоров, встреч надо провести с родителями будущей жены, сколько подарков надо сделать невесте, вы бы поняли, что мы не покупаем невест, а добываем их себе тяжелым трудом.
— Видите ли, мы, сомалийцы — одни из древнейших обитателей Африки, продолжал он. — Но численность сомалийцев по-прежнему невелика. Дегодия — одно из самых крупных племен Сомали, но в Кении нас чуть больше шестидесяти тысяч. У нас на счету каждый человек, в семье ценится каждая пара рабочих рук. Ну а то, что женские руки в мусульманском обществе зачастую делают больше, чем мужские, для вас, надеюсь, не секрет.
— О, нет, — улыбнулся я. — Для меня скорее секретом остается другое: как женщины-сомалийки, делая все работы, остаются самыми красивыми в мире: изящными, гибкими, грациозными.
— Вот видите. Мало того, что жених уводит из семьи рабочие руки, он еще и забирает из дома его украшение. Так вот, это не покупка невесты. В основе обычая ярад — возмещение ущерба, который несет семья невесты, теряя рабочие руки, если смотреть на этот обычай глазами экономиста. Но мы, сомалийцы, поэты от природы. Компенсация — это тоже нехорошо. Давая выкуп родителям невесты, мы благодарим их за то, что они вырастили и воспитали такую прекрасную девушку. Поднося ярад, мы как бы говорим родителям: пусть в вашем опустевшем доме все останется так же хорошо, как было прежде. Мы считаем, что без выкупа не может быть настоящего брака. Взять жену просто так — все равно что украсть в доме ее родных драгоценность.