Только не этот.
Этот… кто-то совсем другой. Пять лет изменили Хендрикса. Он больше не угрюмый подросток. Теперь он выглядит как долбаный детский плакат морской пехоты. Разве что с татуировками. Много-много татуировок. Они тянутся по всей длине его рук, исчезая под рукавами футболки, которая обтягивает его бицепсы, той же футболки, которая обтягивает его очень чётко очерченную грудь. Я вдруг вспоминаю, почему пять лет назад моё сердце учащённо билось каждый раз, когда я была рядом с ним.
Хендрикс стоит там, расправив свои широкие плечи, и смотрит на меня так, словно бросает мне вызов возражать против чего-либо из этого. От того, как он смотрит на меня, у меня по спине пробегают мурашки. Точно так же он смотрел на меня в тот день, когда вошёл в мою жизнь.
— Привет, Эдди, — говорит он, один уголок его рта слегка приподнимается в его фирменной дерзкой ухмылке, от которой у меня раньше мурашки бежали по коже. — Я вернулся. Ты скучала по мне?
Я встаю так быстро, что у меня слабеют колени и кружится голова. У меня не бывают слабые колени. Я была в центре внимания столько, сколько себя помню. Чёрт возьми, я выступала в Мэдисон-сквер-Гарден. Я не нервничаю перед людьми. Я чертовски уверена, что не стану слабонервной из-за какого-то парня. Особенно из-за какого-нибудь парня, который мне даже не нравится. Хендрикс был для меня полным придурком, когда мы были подростками, и он может выглядеть по-другому, сексуальнее, конечно, но это не значит, что он изменился.
— Я не буду этого делать, — говорю я, придавая своему голосу твёрдость, которой я определённо не чувствую. Я прочищаю горло. — К чёрту всё это. Я ухожу отсюда.
Костюм из агентства встаёт и застёгивает пиджак. Он не смотрит на меня, просто поворачивается и обращается к моей матери, прежде чем уйти.
— Это была уступка с нашей стороны, — произносит он. — Приведите её в порядок.
— Эддисон, — шипит моя мать, — не разрушай это.
— Конечно. Я же не хочу ставить тебя в неловкое положение или, не дай бог, останавливать поток денег, идущий в твою сторону, — мои руки дрожат, и я кладу их на поверхность стола. Почему у меня так кружится голова? Я демонстративно игнорирую взгляд, который Хендрикс бросает на меня с другой стороны стола. Он смотрит на меня, и я чувствую себя обнажённой под его пристальным взглядом.
У Хендрикса всегда был способ заставить меня чувствовать себя именно так.
Между нами никогда ничего не было, но, видит Бог, я думала об этом ещё тогда, когда мы были подростками, до того, как он ушёл в морскую пехоту.
— Эддисон Стоун, — ревёт мой отчим. — Мы стараемся заботиться о твоих наилучших интересах.
— Чушь собачья, — слышу я свой голос, слова эхом разносятся в тишине комнаты. Они звучат сильнее, чем я сама, как будто исходят от кого-то другого, от кого-то более уверенного в себе, чем я. Я обхожу стол с другой стороны и направляюсь к двери, всё это время отказываясь встречаться взглядом с Хендриксом. Я лучше отправлюсь на тридцать дней в какую-нибудь фальшивую реабилитационную клинику, чем позволю Хендриксу повсюду сопровождать меня. — Вы заботитесь о своих собственных интересах.
— Чёрт возьми, Эддисон, — моя мать встаёт, освобождаясь от хватки моего отчима, когда он пытается усадить её, и бросается ко мне, её лицо искажено гневом. — Я вложила в тебя слишком много труда, чтобы ты могла отмахнуться от этого, как от пустяка, просто чтобы ты могла веселиться всю ночь и вести себя как маленькая шлюшка, ты понимаешь?
— Шлюшка? Правда, мама? — я слышу, как говорю. Но я чувствую головокружение, и мой голос звучит слабо. Комната начинает раскачиваться, и я пошатываюсь, сожалея о своём выборе высоких каблуков. Моя мать хватает меня за руку, её ногти впиваются мне в кожу, и я хочу ударить её, но внезапно чувствую себя парализованной, словно увязла в зыбучих песках. Думаю, мне не следовало пропускать завтрак.
Ужинала ли я вчера вечером?
Затем Хендрикс встаёт передо мной, расположившись между моей матерью и мной, его руки на моих предплечьях. Когда он говорит, его голос звучит приглушённо, как будто он разговаривает со мной из-под воды.
«Я никогда не замечала, какого странного оттенка голубизна у его глаз», мне кажется, он чувствует себя странно отстранённым от всего. Они цвета неба перед грозой. Так назвала бы это моя бабушка. «Надвигается грозовое небо, Эдди» — говорила она, беря меня за руку. На юге небо становится серо-голубым, почти чёрным, прямо перед тем, как небеса разверзнутся и обрушат поток дождя.