Не живая и не мёртвая
В последнюю ночь перед больницей долго не могу заснуть, только под утро успокаиваюсь. Снится опять сон. Я в какой-то белой комнате, вокруг — незнакомые люди, на столах телевизоры. Женщина в белом халате просит меня подойти к ней. Подхожу, на экране вижу цветное изображение: там какие-то червяки, пауки, козявки, в общем, неприятные твари. Я спрашиваю, что это такое? Врач отвечает: «Это ваши болячки».
Просыпаюсь невыспавшаяся, с затуманенным сознанием. Сегодня надо ложиться в больницу. Свербит мысль: а вернусь ли я обратно домой?
…На больничной койке в онкологии лучше не становится. Одолевает безразличие. Мысли путаются: я живая или мёртвая? День сейчас или ночь? Надо куда-то идти. А зачем? Так начинается первый круг ада — облучение.
Соседка по палате провожает меня на эту процедуру. Войдя в комнату, я вдруг понимаю, что уже здесь была. Так сон накануне оказывается вещим, только экраны телевизоров чёрно-белые, и врачи по ним следят за состоянием пациентов, которые принимают облучение в соседнем кабинете.
Два раза не умирают
Обратно в палату возвращаюсь опять с соседкой. Зовут её Нина. Она поддерживает меня под локоть и с доброй такой улыбкой говорит мне: «Что же ты расстраиваешься, голубушка? Зачем это? Ведь у тебя все дела на земле сделаны, замуж ты вышла за любимого человека, у тебя две дочери, есть внуки. Дом построили с мужем на даче, посадили деревья. Вся программа твоя выполнена. Не надо бояться смерти, ведь два раза не умирают, а всего лишь один раз, который никого не минует. И стоит ли от этого так расклеиваться?»
По её словам выходило, что умереть — так просто, как открыть дверь и выйти в коридор. Мне почему-то именно так и подумалось. И я как будто очнулась от дурного наваждения и решила бороться со своей болезнью: я сама должна помочь себе!
Помоги себе сам
Меня ежедневно навещали муж и дети. Младшая дочь забегала в больницу по 2–3 раза на день. Подкармливали меня свежими овощами, фруктами, в особенности лимонами, которые я съедала вместе с кожурой. Дочка принесла книжку (сейчас названия не помню), в ней рассказывалось о женщине, которая боролась со смертью и победила, потому что любила и сама была любима. Любовь выше смерти — таков был смысл книжки. И это меня вдохновляло.
По выходным больных отпускали домой. Дома в полнолуние я надела на голое тело ленту, на которой была написана молитва «Отче наш», и носила эту ленту до следующего полнолуния — целый месяц. Пока хватало терпения — лежала на ипликаторе Кузнецова. Делала на грудь примочки мочой трёхлетнего внука. И конечно же молилась, молилась и молилась, уповая на помощь Всевышнего.
После двенадцати сеансов облучения (всего надо было пройти двадцать четыре) я обнаружила, что опухоль у меня рассосалась. Это обрадовало: значит, не всё ещё потеряно.
Операция
Закончился первый этап лечения, и меня отпустили на две недели домой. Я помогала мужу сажать картошку на даче и всё думала: идти ли мне на операцию? Советовалась со знакомыми, с докторами из мединститута. И все, как и мой лечащий врач, говорили, что надо оперироваться. И я приняла решение.
В операционном отделении онкодиспансера опять на меня нахлынули горькие мысли: жалко расставаться с грудью, как я буду жить такой уродиной, скособоченной и некрасивой.
Слёзы текут сами собой. Утром меня везут на каталке на операцию. Женщины из палаты провожают до лифта, целуют, успокаивают, как родные, говорят, что всё будет хорошо.
Прихожу в себя в реанимации. Врач Татьяна Романовна Жданова спрашивает, как я себя чувствую. Она мне делала операцию. Я задаю ей встречный вопрос: как анализы? На что Татьяна Романовна отвечает: «Будут через неделю». Но я-то не маленькая и знаю, что во время операции хирурги видят всю картину болезни. Понимаю, что не всё хорошо, как бы хотелось.
Мужик, он и есть мужик
Реанимационная палата небольшая. Рядом — ширма. Вдруг из-за неё слышу мужской голос: «Ты кто и что тебе оперировали?» Я отвечаю: «А вам-то какое дело?» Из-за ширмы снова: «А у меня резали желудок». Мужчина, как на исповеди, рассказывает о себе. В больницу приехал из области, с какой-то запани. Живет в своей деревне вдвоём с матерью, холостой. Много пил — вот и пришёл к такому финалу.
Я не хочу отвечать на его вопросы, совсем не расположена к разговору, да ещё с мужчиной. Но он не отстаёт от меня, спрашивает, сколько мне лет, как зовут. Я говорю, что старая уже. Он не верит, уж очень у меня молодой и красивый голос. Мне становится смешно: в такой ситуации в реанимации такие разговоры. Прошу его замолчать. А сама думаю: вот психология мужчины, может быть, лежит на смертном одре, а про любовь поговорить, с женщиной пошутить сила находится. И смех и грех!