Жил мужик
Жил мужик, печник и плотник,
Гармонист и острослов.
Самолучший был работник
Из поморских мастеров.
Срубит дом, сошьёт и лодку,
Сладит снасти рыбаку…
Но беда любил как водку,
Жить бы долго мужику.
В сорок лет он век отмерил,
В сорок лет и сорок зим.
Умирал и сам не верил
В то, что смерть пришла за ним.
Угасал мужик как свечка,
Есть и пить уже не мог.
Целый день лежал на печке,
Глядя в белый потолок.
Сколько изб, сетей и лодок
Не сработал для сельчан
Деревенский самородок
Из поморских россиян!
Сколько их в стране великой,
Рукодельников таких?!
На Христа похож их ликом,
Пьющих водку за троих…
Лесник
Край далёкий, глухой
Комариных болот.
Высоко над землёй
Пролетит самолёт.
Прошумит ветерок,
Заплутав в сосняке,
Стрекотаньем сорок
Отзовётся в борке.
По зелёным по мхам —
След лосиных копыт.
И сова по ночам
Будто плачет навзрыд.
В тот далёкий сузём
Раз пришёл человек
И построил он дом,
Чтоб стоял целый век.
И на вырубках сам
Посадил деревца,
Позаботясь, чтоб там
Жизнь текла без конца.
Он природу берёг,
Как невесту-красу,
И в назначенный срок
Тихо умер в лесу.
Вот и снова — весна,
Лесника нет давно,
А к нему там сосна
Всё стучится в окно…
Лось
Солнце золотое поднялось,
Мир наполнив птичьей трескотнёю.
В эту рань спешил красавец-лось
По тропе таёжной к водопою.
Он ступал уверенно, легко,
С молодою, удалою силой.
И, казалось, на рогах его
Полыхало летнее светило.
И, казалось, он хозяин тут,
Никакому зверю не подвластный,
Злые волки стороной пройдут,
Им же это будет безопасней.
…Грохнул выстрел, а за ним — второй,
Лося ошарашив на мгновенье.
Он рванулся, полетел стрелой,
Ноги разбивая о каменья.
Сучьями, как остриями пик,
Разрывая с треском шкуру в клочья,
Мчался ошалело напрямик,
Будто вслед гналася стая волчья.
Била кровь фонтаном из груди,
Обагряя молодую зелень.
С пулею под сердцем не уйти,
Дрогнули звериные колени.
Лось лежал на ивовых кустах,
Жизнь из тела с кровью уходила,
И в его расширенных глазах
Умирало летнее светило…
Любовь твоя
Любовь твоя мне снится по ночам,
Греховная, зовущая, святая.
И ты, подобно солнечным лучам,
Идёшь ко мне, всю землю освещая.
Перед тобою клонятся цветы,
Вокруг тебя колышутся, как тени,
И в белом платье, как в тумане, ты
Садишься тихо на мои колени.
Я обнимаю плеч твоих тепло,
Горячих губ я влагу пью хмельную.
И на душе, как в майский день, светло.
Весь мир вместился в жарком поцелуе.
У костра
Ты, укутавшись жёстким плащом,
Отдыхала на хвойной постели.
Наш костёр догорал. Под дождём
Головёшки, как змеи, шипели.
Говорила, что я постарел,
Стал угрюмым, как пинежский филин.
И костёр наш горел, но не грел,
И над озером лебеди плыли.
Улетали в далёкую синь,
Уносили на крылышках лето.
Моросило с дрожащих осин,
И стреляли охотники где-то.
Потаённые думы мои,
Словно зёрна тяжёлые, зрели.
Да, отпели своё соловьи,
Впереди — холода и метели.
Я помню
Я помню: в детстве это было,
Цыган, себя разгоряча,
Хлестал жену — как бьют кобылу —
Кнутом по худеньким плечам.
Она лежала, подвывая,
Терпя жестокий мужа нрав.
Цыганка старая, зевая,
Сказала громко: «Федька прав!»
Вокруг сородичи сидели,
Степенно нюхали табак
И с равнодушием глядели
На это всё, как на спектакль.
Мерилом и судьёй проступка
Для них с рождения был кнут.
И я мальчишеским рассудком
Не мог понять цыганский суд.
Глядел со страхом и слезами
На самовластье и на кровь…
А у костра уже плясали
И пели песни про любовь.