Морское: собирал и относил в воду выброшенных на берег морских звёзд. Но убедился, что для спасательной акции в темноте на десять километров берега моих сил не хватит. Странные существа: рот, он же животик, с извивающимися ручками.
Археологическое: обнаружил в полях круговой вал германской крепости времён кесаря Августа. О нём знают даже не все местные. Место дивное. Хорошо видно на спутниковых картах.
Эротика: мы с Ваней набегались у кромки воды и отправились гулять в дюны. Там на нас поглядывал хорошо сохранившийся мужчина («консерва» говорят сейчас про таких, имея в виду, что возраст уже к сорока, но старение каким-то образом приостановлено). Мы немного пообщались о пустяках, причём мужчина стоял на коленках почти в муравейнике. Сегодня проверил в Сети, знаменитый актёр.
Я люблю Ваню. Однажды он спросил, что бы я делал без него, — и сам же ответил: то же самое, лишь без него. И ведь вот, с ним всё становится гораздо лучше. А без него какая-то фигня.
Пару лет назад мальчики встречали меня в каждый приезд на родину практически у трапа самолета. Календарь встреч был жёстко расписан. Встречающие интересовались моим творчеством, щедро одаривали комплиментами внешность и без промедления шли на сексуальный контакт.
Но с тех пор, как я перестал быть завидным женихом, всё поменялось. Последним гвоздем в коллективный гроб юношей, видимо, стало известие о том, что у нас с Ваней есть идеальный любовник. То есть даже эта роль уже занята.
Эх, а я думал, что они действительно интересовались моими стихами. Дурацкие, значит, у меня стихи были.
Утром несколько раз строились и менялись планы, в час дня было принято решение, а в два с велосипедом и рюкзаком я сидел в поезде. Завтра сюда из Киля подтянется Ваня. Мы уже пили чай в саду с хозяином острова.
Ездить на Сильт-Зильт стоило бы хотя бы ради дороги. Поезд пересекает светящиеся поля рапса, над которыми крутятся белые и голубые ветряки. А потом слева и справа оказывается вода, море. Наступает что-то вроде невесомости. Десять минут поезд идёт по дамбе Гинденбурга. До 1927 года на остров можно было попасть только на корабле. Здесь мелководье, но проект и без того оказался почти неподъёмным. (Вот почему рухнула Веймарская республика.) Полторы тысячи рабочих потратили на сооружение насыпи четыре года. И по ней проложена лишь эта железнодорожная ветка.
Мы оказались в вагоне вдвоём, я и велосипед. И меня ещё никогда не посещало ощущение, что вокруг мультфильм Миядзаки.
Девушка лет двадцати, в мятой ярко-зелёной куртке — перед прилавком в кондитерской рассеянно обращается к продавщице:
— Мне не удалось сопоставить (zuordnen!), к какой разновидности торта относится вывешенный на передней стороне прилавка ценник… — Далее несколько придаточных, которые я от удивления прослушал (…) — Но я бы, пожалуй, не отказала себе в (…) — Собственно, заказ.
Продавщица с интонацией заботливой бабушки отвечает после заминки что-то вроде: «Ну… вы спрашивайте, спрашивайте у нас, если чего непонятно, мы, чай, не звери лютые».
В немецком языке помимо чудовищного бюрократического наречия (и разговорной лайт-версии) существует такое прекрасное явление, как «эстетендойч». Узнать его можно по повествовательным и сослагательным глагольным формам. Девушки, говорящие на эстетендойч, вызывают у меня симпатию, граничащую с преклонением. Такова Лиза Керхер.
В привыкании к чему-то одному есть не только переход на автоматизм восприятия. Возвращаясь в полюбившийся город, я селюсь в том же отеле, что и раньше.
Ужинать несколько раз на неделе или заказывать еду в одном и том же заведении Альтоны, регулярно и несколько монотонно заниматься спортом, да, наконец, вести дневник — всё это создаёт дополнительные рёбра прочности. Закон лёгкости не противоречит закону трудности. Смешное: я размышлял об этом вчера, когда на автопилоте повернул велосипед в ту улицу, по которой часто ездил раньше, а не туда, куда мне было нужно. Гамбург с его проездами, парками, каналами, велосипедными дорожками я знаю лучше своего родного города, и на его карте есть несколько силовых линий. Направляющих или магнитных, к которым «липнешь», когда ноги сами привычно несут тебя.
До двадцати лет можно ровным счётом ничего не делать, лишь немного направлять рост: много гулять, например. Ну а если к этому добавить чуть-чуть спорта, то получаем на выходе практически совершенного совершеннолетнего человека.
До двадцати пяти окончательно закладывается фигура. Если в это время много сидеть на месте, пить пиво или жрать сладкое, у мужчины появляются животик и сутулая спина. А также пористая кожа, запах изо рта и комплекс несостоявшегося мачо. Большинство русских мужчин, простите обобщение, не справляются с этим переходом и в двадцать пять выглядят уже так, как будто прошли земную жизнь до половины. Да так оно и есть, если верить расчётам ожидаемой продолжительности жизни.