Может, и не пришлось бы ей с его воцарением на Таврикии, бежать без оглядки в Киев.
Но ее понесло. Обзывала она будущего спикера, как попало. Даже Паном. Что вовсе ничего общего не имеет с господином по–хохляцки. На местном жаргоне это едва ли не самое хулиганское оскорбление: Козлоногий.
А все почему? Мстила, говорили, она ему. Якобы в молодости Флегий Кенэй нравился Манекур безумно. Обещал жениться, но лишь поматросил…
Получив заказ на сто литров самогона, Ясновидица, пряча за пазуху веские серебряные таланты, сказала, глядя прямо:
— Конечно, я выгоню… Будет, как слеза — без цвета и запаха, но я не могу умолчать об одной важной для тебя вещи…
Годи Кент скроил гримасу вежливого внимания.
— Я знаю, — продолжала Кострома, — зачем тебе столько зелья. Но знаю и другое. То, что ты задумал — пустая затея. И если бы она не грозила обернуться против тех, кто ее замыслил, я бы промолчала.
— А можно, пояснее?! — спросил Годи Кент, но лишь только для того, чтобы не обидеть невниманием старую провидицу.
— Это пророчество, не донос! Яснее не бывает. Могу лишь посоветовать — остановиться, пока есть такая возможность. Я даже деньги готова возвратить…
При упоминании о деньгах, сердце Годи Кента слегка зашлось и на мгновенье остановилось… Но подумал он совсем о другом. Он подумал, что пора и ему сокращать дозы спиртного, поскольку сердце не камень и годики у него давно уже не молодые. Экстрасистолу эту он мельком вспомнит, как вспомнит и всю свою долгую и неправедную жизнь, когда копье пьяного лапифа пронзит ему его большое, способное еще долгие годы сокращаться сердце.
Однако оговорка Костромы запала в душу. И старый заговорщик пересказал ее Киллирое. На что Прекраснотекущая лишь пожала широкими своими плечами, да встряхнула головой, отчего ее бурные золотистые волосы упали гривой, словно сквозная занавесь в окне, скрывая обаятельное широкоскулое, слегка коневатое лицо.
Кострома
(Миф 6)
У восточных славян — воплощение весны и плодородия. В русских обрядах «проводов весны» («проводов Костромы») Кострома — молодая женщина, закутанная в белые простыни, с дубовой веткой в руках, идущая в сопровождении хоровода. При ритуальных похоронах Костромы её воплощает соломенное чучело. Чучело хоронят (сжигают, разрывают на части) с обрядовым оплакиванием и смехом (ср. похороны Кострубоньки, Купалы, Германа, Ярилы и т. п.). Кострома воскресает. Ритуал призван был обеспечить плодородие.
Название «Кострома» связывают с русским «костерь», «костра» и другими обозначениями коры растений; сравните также чешское kostroun, «скелет» (шутливое).
Костерить — снимать стружку! Автор
Флора появилась в «Стойле» при весьма странных обстоятельствах. Красивую, стройную эту кобылку привел председатель Депутатской комиссии по делам кентавров хорунжий Ларан или среди собутыльников Казак–баба. Причем ни в коем случае нельзя тут спутать ударение. Баба произносится с ударение на втором слоге. Не только потому, что Ларан отличался мужественной принципиальностью, носил штаны с лампасами (отсюда — казак), не брал взяток, но еще и потому, что баба (бабай) с тюркского — дед.
В подпитии случается всякое. Так вот однажды хмельная лапифка, которой вдруг не понравился менторский тон, с коим Лорик любил комментировать острые, часто случавшиеся на Таврикии политические моменты, на всё «Стойло» заржав, крикнула: «Эй, казак! Покажи–ка нам свою бабайку! Или у тебя ее нет?!»
В данном случае дискутировалась очередная ситуация, связанная с земельными притязаниями кентавров. На что привыкший в парламенте и не к таким поползновениям Лорик слегка заплетающимся языком ответил: «Сейчас не могу! Бабайка дома!»
«Стойло» так и грохнуло. Что подзадорило дерзкую лапифку, но не повергло в смущение Лорика. Старый политический полемист встал во весь свой непрезентабельный рост, и зычнеющим голосом опытного учителя истории заявил: «Смеются все, кто не знает этимологии этого слова! Она у него двойная. От русского «баба» и тюркского тоже «баба» или «бабай». Отсюда — бабайка. То есть жена деда, бабушка — старушка. Потому и не могу показать бабайку, что моя супруга сейчас мне ужин готовит… Таким образом, и стал в обиходе наш Лорик бабаём. А из оригинальности, свойственной его мышлению, взял себе звучный, пронизанный местным колоритом политический псевдоним: «Ларан–баба».
А странность его протежирования кентаврессы Флоры заключалась в том, что он, как большинство истинных гомов, к женскому полу не питал не то, что горячей, но и вообще никакой сексуальной тяги, свойственной большинству лапифам.