Было уже два часа воскресного дня. Седьмое апреля. Сквозь зарешеченное окно я могла видеть, как машина первого посетителя въезжает в ворота усадьбы. Клены и дубы, что стройными рядами выстроились до самого входа, уже покрылись листвой. Да, весна действительно пришла, можно было отметить это с долей иронии. Подобно попытке моей матери просватать меня, пришла слишком поздно.
— Твоя мама просто прекрасный человек.
Он взглянул на меня так, будто бы вдруг спросил себя, куда, как говорят генетики, делись рецессивные гены, куда могла испариться наследственная доброта.
— Она очень любит тебя, — сказала я честно.
— А я — ее.
Это было немного больше того, что он мог бы сказать по этому поводу. Тема была опасной. Поэтому наступила довольно длительная пауза, но Билл не сделал попытки прервать ее. Возможно, он просто ждал, что это сделаю я. И еще мне вдруг показалось, что он ждет, когда я скажу что-нибудь.
Так мы и стояли. Довольно многозначительно он выдвинул стул и бесцеремонно пригласил:
— Садись, что же ты стоишь, Шарлотта?
Я присела на край кожаного сиденья.
— Во-первых, Шарлотта, ты кое-что забыла, не так ли?
— С днем рождения.
Он склонил голову, и тень улыбки пробежала по его губам.
— Спасибо.
Улыбка замерла и пропала. Выражение его лица стало более холодным и суровым, чем когда-либо.
— Но это не то, что я имел в виду.
Я думала. Я все еще не понимала, что ему надо. Но я знала его слишком хорошо, чтобы понимать достаточно, и не пошла у него на поводу, что бы то ни было.
Я помотала опущенной головой.
— Тогда позволь мне освежить твою память.
Билл изучал древнюю дубовую резную доску камина. Но огонь не горел. Между каминными собачками стояла круглая медная ваза со светло-желтыми цветами. Я вспомнила, как еще вчера сэр Беркли понюхал эти цветы у меня на столе, когда заметил, что Билл ведет себя с Элоизой слишком нагло. Аромат цветов стал удушающим. Выражение моих губ было, очевидно, упрямым, но я действительно не могла унять дрожь.
— Давай дальше, — сказала я, небрежно усаживаясь на стуле.
Глаза Билла сузились.
— Тогда почему ты сюда пришла, Шарлотта? — сказал он серьезно. — Я просил тебя не приходить сюда до тех пор, пока ты не сможешь дать мне объяснения.
— О Джейсоне?
— О Джейсоне, покидающем твою квартиру в столь ранний утренний час, если быть точным. — Стояла длинная пауза. — Возможно, — Билл продолжал, — ты можешь дать их сейчас.
— Я не могу.
Но, хотя я и знала, что не виновата ни в чем, я не могла встретиться с ним взглядом, непонятно почему. Возможно, из-за смешанного с беспокойством гнева? Но главным образом, несмотря на то что он был в гневе и у него был диктаторский и своевольный характер, я чувствовала, что могла бы находить эти качества просто прекрасными, любить и заботиться о ком-нибудь, подобном ему. Я молчала и теребила пластмассовую ручку своей сумочки. Я слышала шум машин, поворачивающих к воротам поместья. Я слышала звон ударов из кузницы, гул трактора, крик ягнят.
— Начни, — продолжал Билл Напьер, — с позорного ночного происшествия. — Глаза Билла капризно глядели на пакет моей матери. Почему, я подумала горько, он имеет право врываться в мои чувства, будто он мой старший брат, да еще так строго?
— Джейсон простудился, — сказала я с улыбкой.
Он опять гневно нахмурился:
— Серьезно, я надеюсь?
— Билл!
— Я сожалею только, что у него не началась пневмония и что он не сломал себе шею.
Я была буквально шокирована, Билл исходил злостью, как школьник.
— Но почему? — спросила я, вставая. — Что, действительно, с тобой происходит?
Он положил руки мне на плечи и раздраженно встряхнул меня:
— О Боже, Шарлотта, ты должна была догадаться. Я полагал, что ты все знаешь.
Я ничего не сказала. Я предполагала совсем другое по этому поводу. И ошибалась.
— Твоя мама знает.
— Я надеюсь, она знает, — сказала я горько. — Также знает и сэр Беркли.
— Он замечательный, проницательный пожилой человек. Это дает мне, Шарлотта, я надеюсь, некоторые права.
— Ни за что, — сказала я резко. — Есть же предел этой братской опеке!
— Братской! — Он выкрикнул это слово, как будто бросил в меня горячую головню. — Братской. Вижу. Ты это сама сказала.
— Да, я назвала это так. Потому что как еще, черт возьми, это назвать?