Уахенеб с удовольствием переоделся и нацепил привычную схенти. Напустил сверху нарядный передник, сунул ноги в сандалии, плетенные из тростника, и отправился на задание. Галлу Кадмару пришлось нелегко – ему, привыкшему к штанам, было неловко щеголять, обмотав чресла куском тонкого египетского льна. Что за дурацкая ткань! До того тонка, что тело просвечивает даже через пять слоев… И это одежда?! Но приказ есть приказ, и Кадмар с отвращением влез в схенти.
– И где этот… Серапейон? – пробурчал он, ежась под взглядами прохожих.
– Сейчас выйдем, увидишь, – ответил Уахенеб и улыбнулся: – Что ты весь зажался? Стесняешься? Я помню, в бой ты и вовсе голым ходил!
– Так то голым… А я в женской одежке!
Фиванец тихо рассмеялся, щеря белые зубы.
– Я от тебя в шоке! Наши женщины не носят схенти. Успокойся! И расслабься. Вон, гляди!
Мимо, семенящей походкой, прошли две взрослые девушки, затянутые в каласирисы. Египтянки щебетали о своем, девичьем, и не обращали внимания на жадные взоры Кадмара, бросаемые на их бедра, туго обтянутые тканью, на маленькие, упругие груди, почти не скрытые под широкими лямками, на изящные ступни в посеребренных сандалиях.
– Понял? – коротко спросил египтянин.
– Угу… – выдавил галл, выдыхая и расправляя плечи. – Пошли!
– Пошли.
Серапейон, окаймленный четырьмя сотнями колонн, возвышался по середине обширной площади вблизи южных стен города, на искусственной возвышенности, забранной в лестницу из сотни ступеней. Склонив голову, Уахенеб поднялся наверх и прошел за колоннаду, где открывался обширный храмовый двор. В глубине двора круглилась колонна Помпея высотой в пятьдесят пять локтей.[19] Два обелиска с золотыми нашлепками на макушках почтительно соседствовали с помпеевским столпом. Но взгляды верующих обращались не к этим вертикалям, а к статуе божества, выполненной из золота и слоновой кости.
Серапис[20] был изваян в виде зрелого мужа с корзиной зерна на голове, закутанный в плащ, стоявший на спине каменного крокодила. Несмотря на бороду, лицо божества казалось женоподобным, да и длинные волосы его были уложены на женский манер. В левой руке Серапис держал линейку для отмера разливов Нила, правой усмирял чудовищную тварь о трех головах. Средняя голова чудища, голова львицы Сох-мет, олицетворяла настоящее, а две другие, собаки и волка Апуату, – будущее и прошлое. Обвивали Химеру кольца змеи.
Уахенеб низко поклонился Серапису, и углядел из-под локтя важно шествующего жреца, рыхлого, коренастого человека с блестящим бритым черепом. Его пузо вываливалось из схенти, а через левое плечо была переброшена леопардовая шкура, голова и когти которой были обтянуты золотой фольгой. Уахенеб прогнулся еще сильнее.
– Подпевай! – прошипел он Кадмару, и запел, подлизываясь к Серапису: – Как бог ты таков, каким ты мне кажешься! Звездные небеса – твоя голова, твое тело – море, земля – это твои ноги, твои уши – это воздух! Лучи солнца, бриллиантовые стрелы – это твои глаза!
Кадмар послушно забубнил в поклоне. Толстый жрец остановился, послушал заунывный напев и приблизился к Уахенебу, шаркая сандалиями из позолоченной кожи.
– Выпрямись, роме! – сказал он ласково.
– Могу ли я? – вопросительно промычал Фиванец.
– Можешь, – по-прежнему ласково молвил жрец, умиляясь богомольности пришельца. – Ибо говоришь с Хориахути, великим начальником мастеров[21] Асар-Хапи.
– О! – только и вымолвил Уахенеб, бухаясь на колени. Кадмар пал рядом.
– Встань, – милостиво сказал Хориахути. – Можешь избегать хорошей речи… Как имя твое?
– Зовут меня Антеф, – соврал египтянин. – Мы с другом прибыли издалека, великий, дабы поклониться «Силе, которая привела Вселенную в прекрасное состояние порядка»![22] Мы бедны и ничтожны, великий, но собрали денег на дорогу и одолели долгий путь…
Кадмар истово закивал, подтверждая слова товарища.
– Похвально, весьма похвально… И когда же вы двинетесь обратно?
– Не знаем, великий, – вздохнул Уахенеб и залучился: – Когда напитаем иссохшие души драгоценной влагой божественного покровительства и… когда подзаработаем денег на проезд…
– Что ж, – сказал Хориахути задумчиво, – я могу помочь тебе и твоему другу… Хоть он и не роме, но Серапис не делает различия между людьми. Я дам вам работу в храме…
– О, великий, сердце и язык бога на земле! – выпучил глаза Уахенеб в пароксизме восторга. – Слушаю и запираю рот свой!
Кадмар глаза закатил.
– Я возьму вас в неокоры,[23] будете следить за чистотой в верхних залах, – проговорил начальник мастеров снисходительно, – а еще вам поручается содержать в чистоте светильники, подрезать сгоравшие фитили и подливать масла. Особенно – в подземельях…
– О-о! Там, где находятся погребальные камеры священных быков Аписов?!
– Да! И тебе будет позволено лицезреть их благословенные мумии!
Уахенеб застонал, выражая полное и окончательное блаженство.
– Явитесь к рехиу[24] Каамесесу завтра, после дневного сна, – велел Хориахути и направил стопы свои под прохладные своды святилища.
На другой день, пошлявшись по Брухейону и поглазев на толпы нарядных александрийцев, выделяя при этом лиц противоположного пола (а личики попадались – просто прелесть!), Уахенеб с Кадмаром вернулись в Серапейон. Мимо, пыхтя и переваливаясь по-утиному, прошествовал жрец – тяжелый лоб, резкий выступ крупного носа, недобрый прищур зорких глаз. Судя по ларцу с письменными принадлежностями, который тот тащил в руках, он принадлежал к херхебам, писцам и чтецам священных текстов. Смиренно поклонившись, Уахенеб сказал:
– Позволь спросить тебя, как нам найти рехиу Каамесеса?
– Зачем тебе рехиу? – поинтересовался херхеб.
– Великий начальник мастеров послал нас к нему.
Жрец удовлетворился ответом и показал дорогу к личным покоям рехиу Каамесеса.
Дорога лежала через бесконечные анфилады комнат, украшенных фризами и орнаментами необычайной красоты – синими зигзагами, белым и лиловым узором, хитросплетениями спиралей, завитков колес с дюжиной спиц.
Уахенеб достиг тяжелой кожаной завесы, запиравшей проход в стене из белого известняка, и громко спросил:
– Позволено ли будет войти неокорам Антефу и… э-э… Нехеб-ка?
– Войдите, – раздался мощный голос, – произнеся слова очищения глаз и сердца!
– Нехеб-ка… Это я, что ли? – прошептал Кадмар.
– Ну, да!
За занавесом обнаружилась небольшая квадратная комната. Стены ее снизу были облицованы зелеными фаянсовыми плитками, а сверху оштукатурены и покрыты фресками, изображавшими сказочные лотосы с красными цветочашами на высоких стеблях. Разглядеть роспись мешали приколоченные полки со свитками папируса и восковыми дощечками-церами. На большом столе из черного дерева стояли две тончайшие вазы древней работы с именем богини Маат, вырезанные из цельных кусков горного хрусталя. Высокое ложе, застеленное шкурой пантеры, скамеечка для ног, изголовье в форме полумесяца довершали убранство личных покоев рехиу.
Хозяин комнаты восседал у задней стены на роскошном кресле с ножками в виде лап льва. Три золотых светильника в форме птиц, наполненные касторовым маслом, давали достаточно света, чтобы разглядеть широкое лицо с горбатым носом и твердым ртом, и острый блеск жестких, спокойных глаз.
– Подойдите ближе! – сказал Каамесес.
Уахенеб с Кадмаром подошли – мягкие львиные шкуры на полу глушили шаги – и упали на колени перед креслом жреца. Рехиу указал им на шкуру.
20
Серапис (по-египетски Асар-Хапи) – бог плодородия, здоровья, моря и подземного царства. По легенде, Вакх привел Сераписа из Индии в образе бога Сри-Па (такое имя дали эллины индусскому богу смерти Яме). В реале культ Сераписа учредил Птолемей Первый, назвавший бога путем сложения имен священного быка Аписа и покровителя мертвых Осириса. Так у египтян и эллинов появилась общая вера, и стало одним поводом меньше для религиозных распрей.
24
Рехиу – свободный египтянин, имевший доступ во внутренние помещения храма и к высшей степени посвящения.