Между тем обстановка в Зимнем продолжала накаляться. Около девяти часов вечера казачья сотня, занимавшая помещения первого этажа, приняла решение покинуть дворец. Свой уход казаки объяснили тем, что другие полки правительство не поддержали. "Когда мы сюда шли, нам сказок наговорили, что здесь чуть не весь город с образами, да все военные училища и артиллерия, а на деле-то оказалось — жиды да бабы, да и правительство тоже наполовину из жидов. А русский-то народ там с Лениным остался".[408]
После ухода казаков оборона первого этажа была возложена на увечных воинов и женщин-ударниц. Юнкера занимали баррикады на площади и охраняли главные входы во дворец. Тем временем на Дворцовой площади стали накапливаться солдаты и красногвардейцы. С наступлением темноты с обеих сторон все чаще стали звучать выстрелы. Огромные окна на фасаде дворца, сиявшие электрическим светом, представляли собой идеальную мишень. К тому же над дворцовыми подъездами горели яркие фонари, и юнкера на баррикадах смотрелись как актеры на хорошо освещенной сцене.
В 9.30 вечера толпа, собравшаяся на Дворцовой площади, внезапно хлынула по направлению к баррикадам. Орудия, установленные перед главным входом во дворец, дали два холостых залпа, которых оказалось достаточно для того, чтобы нападавшие отступили. Кто-то из юнкеров догадался выстрелами погасить фонари, и на какое-то время все успокоилось.
Осажденное правительство продолжало ждать чуда. Время тянулось мучительно медленно, и постепенно министрами стало овладевать состояние безнадежного отчаяния. Внезапно со стороны Невы раздался ревущий звук, не похожий ни на что другое.
— Это что? — спросил кто-то.
— Это с "Авроры", — ответил адмирал Вердеревский. Лицо его было по-прежнему спокойным.
Через какое-то время Пальчинский принес стакан от снаряда, разорвавшегося в одной из комнат дворца. Повертев стакан в руках, он сказал, что из него вышел бы превосходный сувенир — что-то вроде пепельницы. "Пепельница на стол нашим преемникам", — мрачно пошутил кто-то из министров.
В двенадцатом часу вечера за дверями комнаты, где заседали министры, раздались крики и выстрелы. Срочно вызванный дворцовый комендант сообщил, что большевики изменили тактику. Теперь они проникают во дворец небольшими отрядами со стороны набережной и Миллионной улицы. К настоящему времени ими занята та часть второго этажа, где располагается госпиталь для раненых. Отдельные группы осаждавших находятся в непосредственной близости от места пребывания правительства.
Министры не могли видеть того, что творилось в других помещениях дворца. Но в нашем распоряжении есть свидетельства тех, кто до последнего оборонял Зимний. Вот как позже вспоминал об этом один из юнкеров-петергофцев: "Слышатся взрывы ручных гранат, винтовочные выстрелы, крики. В желтоватом тумане пыли от падающей со стен штукатурки мутно белеют шары ламп и люстр. Теперь никто не знает, где нападающие и где защитники. Хаос невообразимый. В одной зале защитники разоружают нападающих, в другой — нападающие обезоруживают защитников".[409] В такой обстановке продолжать оборону было бессмысленно.
Было полвторого ночи, когда в комнату, где сидели усталые министры, вбежал юнкер. Вытянулся, взял под козырек:
— Как прикажет Временное правительство?! Защищаться до последнего человека? Мы готовы, если прикажет Временное правительство.
— Нет, не надо крови! Надо сдаваться! — не сговариваясь, закричали все присутствующие.
Юнкер вышел. "Ну, вот, все, наконец, завершилось" — эта мысль была у каждого. Кто-то взялся за пальто.
— Оставьте пальто. Сядем за стол, — сказал Кишкин.
Сели. Несколько минут стояла тишина, но потом у дверей поднялся шум. Дверь распахнулась, и в комнату ввалилась людская масса, мгновенно заполнившая все углы. Какой-то человек в распахнутом пальто и фетровой шляпе громко спросил: "Где здесь члены Временного правительства?" — "Временное правительство здесь. Что вам угодно?" — ответил Коновалов. "Объявляю вам, что вы арестованы. Я председатель Военно-революционного комитета Антонов".
Далее последовало долгое заполнение протоколов. В третьем часу арестованные члены правительства пешком под конвоем отправились в Петропавловскую крепость. По дороге они едва не стали жертвой толпы, но все же благополучно добрались до места назначения. В 3 часа 40 минут ворота крепости захлопнулись за бывшими министрами. Восьмимесячная эпопея Временного правительства завершилась.
НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ
В толпе, запрудившей лестницы и залы Зимнего дворца, оказался все тот же Джон Рид. Вездесущий американец успел увидеть, как караул уводит арестованных членов Временного правительства. В суматохе он беспрепятственно прошел во дворец, где его глазам открылось такое зрелище: "Картины, статуи, занавеси и ковры огромных парадных апартаментов стояли нетронутыми. В деловых помещениях, наоборот, все письменные столы и бюро были перерыты, по полу валялись разбросанные бумаги. Жилые комнаты тоже были обысканы, с кроватей были сорваны покрывала, гардеробы открыты настежь… В одной комнате, где помещалось много мебели, мы застали двух солдат, срывавших с кресел тисненую испанскую кожу. Они сказали нам, что хотят сшить из нее сапоги".
Блуждая по коридорам дворца, Джон Рид наткнулся на комнату, где еще недавно заседали министры: "Длинный стол, покрытый зеленым сукном, оставался в том же положении, что и перед самым арестом правительства. Перед каждым пустым стулом на этом столе находились чернильница, бумага и перо. Листы бумаги были исписаны отрывками планов действий, черновыми набросками воззваний и манифестов. Почти всё это было зачеркнуто, как будто сами авторы постепенно убеждались во всей безнадежности своих планов. На свободном месте видны были бессмысленные геометрические чертежи".[410]
Пока досужливый американец рассматривал бумаги, оставшиеся от арестованных министров, сами министры уже обживали камеры Трубецкого бастиона. В Петропавловской крепости их встретили ее прежние обитатели — министры и сановники царского правительства, находившиеся здесь еще с весны. Надо отдать им должное — они сочувственно отнеслись к появлению новых товарищей по несчастью. Только Щегловитов как-то не удержался от колкости в адрес Терещенко: "Говорят, вы заплатили два миллиона для того, чтобы попасть сюда? Сказали бы мне об этом раньше, и я вам устроил бы это совершенно бесплатно".
Вскоре число обитателей крепости еще увеличилось. Среди нового пополнения оказались председатель "предпарламента" Н. Д. Авксентьев, неугомонный журналист В. Л. Бурцев, лидер крайних правых В. Д. Пуришкевич. В конце ноября в Петропавловскую крепость была помещена большая группа из числа руководства кадетской партии, объявленной большевиками "партией врагов народа".
Условия содержания заключенных, заметно ухудшившиеся еще в период Временного правительства, при большевиках стали сосем невыносимыми. Министры-эсеры, не раз сидевшие в тюрьмах при царе, говорили, что разница между большевистской и царской тюрьмой такая же, как между постоялым двором и первоклассным отелем. Арестантов держали на голодном пайке. "В семь утра был подъем, и мы получали кипяток, немного сахара и четверть фунта хлеба на день. В полдень мы обедали горячей водой, в которой плавало несколько Капустин и крошечный кусочек мяса. В четыре часа давали чай, то есть просто горячую воду, и в семь вечера ужин — еще немного горячей воды".[411]
Мы процитировали строки из воспоминаний Питирима Сорокина — в ту пору молодого ученого, а в недавнем прошлом — секретаря Керенского. Он попал в крепость в начале января 1918 года, когда арестованные в Зимнем министры находились под стражей уже третий месяц. Сорокина, только что пришедшего с воли, поразил вид других заключенных: "Кокошкин и Шингарев выглядели по-настоящему больными. Терещенко, большой comme il faut, всегда чисто выбритый и изысканно одетый, превратился в бородатого мужчину в потрепанных брюках и свитере. Пуришкевич выглядел как дворник, чьи обязанности он, впрочем, и в самом деле исполнял в тюрьме".[412]