Елена (Эллен) Иванова принадлежала к семье русских эмигрантов, осевших после революции в Маньчжурии. После того как к власти в Китае пришли коммунисты, бóльшая часть русских беженцев предпочла перебраться в Америку — Северную или Южную. Эллен получила степень доктора политологии в Колумбийском университете. Специальность эта скорее мужская, но и характер у Эллен был решительный, мужской. Не случайно ее любимой игрой были шахматы, и свое мастерство она неоднократно доказывала, играя с самим Бобби Фишером.
Эллен сильно отличалась от того типа женщин, который в былые времена так привлекал Керенского. Польский журналист А. Минковский так описывал ее: "Она не из тех женщин, при виде которых у мужчин замирает дыхание, надо попристальнее приглядеться, чтобы заметить, какие громадные у нее глаза — темные, неспокойные, губы пухлые, словно созданные для поцелуев, а тонко очерченные мочки ушей едва выступают из-под копны черных и прямых волос, аскетически собранных в узел, никакой помады, туши, духов. Свитер, джинсы. Вертикальная морщинка между бровями. Ослепительные, слегка неровные, зубы".[450]
Эллен слышала о Керенском еще в детстве, но для нее он был персонажем учебника, кем-то, кто по определению умер давным-давно. Каково же было ее удивление, когда она узнала, что Керенский жив! Эллен бросилась разыскивать Керенского и нашла его в лондонском доме престарелых, куда он был помещен по протекции старшего сына Олега. Керенского здесь всё раздражало, и Эллен не составило труда уговорить его вернуться в Нью-Йорк.
Но жизнь в большом городе требовала денег, и Эллен придумала, как их достать. В декабре 1968 года она договорилась о продаже архива Керенского Центру гуманитарных исследований Техасского университета в городе Остинс. Архив был продан за 100 тысяч долларов, которые по договору должны были выплачиваться в течение пяти лет по 20 тысяч долларов ежегодно.[451] Этих денег хватило для того, чтобы снять квартиру в Ист-Сайде с видом на Гудзон и нанять Керенскому постоянную сиделку.
Отношения Эллен и Керенского вызвали много сплетен. Никто не мог понять, что может быть общего у сорокалетней женщины и почти девяностолетнего старца. Эллен заботилась о Керенском совершенно бескорыстно, хотя бы потому, что у бывшего российского премьера почти ничего и не было. Были ежегодные транши из Техасского университета, организованные той же Эллен, была надежда на гонорары от переиздания мемуаров. Керенский не раз предлагал Эллен написать завещание, чтобы эти потенциальные доходы после его смерти достались ей, но она так же упорно отказывалась.
Вероятно, поведение Эллен было продиктовано странной смесью дочерних и материнских чувств, но об этом можно только гадать. Что касается Керенского, то он действительно любил Эллен, но не так, как любит мужчина в расцвете лет, а капризной любовью эгоистичного старика. Он ревновал ее ко всему, надоедал телефонными звонками, обижался на то, что у нее есть свой круг друзей, и особенно — на то, что она упорно не желала переезжать к нему и сохраняла собственную квартирку в Гринвич-Виллидж.
Эллен сумела пробудить в Керенском сильные чувства тогда, когда он уже сам не верил в это. Можно сказать, что она подарила ему несколько лет жизни, не вторую, а уже, наверное, третью молодость. У него вновь появилось желание работать, благо голова у него оставалась чистой до конца, а памятью он мог потягаться с молодыми.
В апреле 1970 года Керенский был приглашен на Би-би-си для выступления на радио. Он, которому на будущий год должно было исполниться 90 лет, без особых проблем перенес трансатлантический перелет. Вернувшись в Нью-Йорк, он попытался вспомнить те времена, когда ежедневно проходил по 15 километров. Регулярные прогулки стали для Керенского обязательной частью ежедневного ритуала. Возвращаясь с одной из таких прогулок, он оступился на лестнице и упал. Итогом был перелом тазовых костей.
В госпитале Керенский провел семь мучительных недель. Внезапно он почувствовал, что устал от жизни. Он просил Эллен принести ему яд, а когда та отказалась сделать это, перестал принимать лекарства. Врачи боролись за него до последнего, но трудно сделать что-то, когда сам пациент больше не хочет жить. Умер Керенский 11 июня 1970 года в 5 часов 45 минут утра. 14 июня состоялась гражданская панихида. На ней присутствовало около 350 человек — представители разных волн эмиграции. По желанию сыновей Керенского гроб с его телом был переправлен в Лондон, где захоронен на кладбище Патни Вэйл (Putney Vale).
Керенский меньше года не дожил до девяностого дня рождения. Не каждому дано прожить такую долгую жизнь. Но вот что бросается в глаза — почти две трети этой жизни были жизнью… после смерти. Нина Берберова назвала Керенского "человеком, убитым 1917 годом". С формальной точки зрения это не совсем так. В эмиграции Керенский не просто влачил существование, живя исключительно прошлым. Он в полной мере отдавался сегодняшнему дню — любил, интриговал, ссорился и мирился. Но всё это было жизнью рядового обывателя, одного из тысяч русских беженцев. Такой человек если и будет упомянут на страницах истории, то в лучшем случае мелким шрифтом в примечаниях. Тот же Керенский, которому было суждено попасть в учебники, действительно умер в 36 лет. Он перестал быть человеком, а стал символом: для ко-го-то — символом развала и унижения России, для других — олицетворением короткого мига свободы, предшествовавшего страшным временам.
Летом 1917 года, когда популярность Керенского достигала высшей точки, одним из его секретарей был молодой и мало кому известный поэт Леонид Каннегисер. Год спустя его имя прогремит на всю Россию — Каннегисер совершит покушение на чекиста Моисея Урицкого, будет схвачен и расстрелян. Словно предчувствуя это, в одном из своих стихотворений он писал:
Керенский не отделим от "эпохи надежд", и конец этой эпохи стал концом и самого Керенского. В его личности, в его стремительном взлете и падении нашло отражение сумасшедшее время, когда слова значили больше, чем дела, когда пьянящее чувство свободы толкало людей на страшные поступки, когда шкурничество маскировалось под идеализм, а идеализм служил оправданием убийства и предательства. Судьба дала возможность Керенскому выступить на самой главной сцене, перед самой большой аудиторией. Ему в полной мере досталось и восторженного поклонения, и яростной ненависти. И лишь те немногие, кто сохранил память об "эпохе надежд", не предали поруганию ее главного героя.
ИЗБРАННАЯ БИБЛИОГРАФИЯ
Керенский А. Ф. Россия на историческом повороте: Мемуары. М., 1993.[453]
Керенский А. Ф. Русская революция. 1917. М., 2005.
Керенский А. Ф. Прелюдия к большевизму. М., 2005.
Керенский А. Ф. Трагедия династии Романовых. М., 2005.
Керенский А. Ф. Потерянная Россия. М., 2007.
Керенский А. Ф. Дневник политика. М., 2007.
"…Будущий артист императорских театров". Письма Александра Керенского родителям // Источник. 1993. № 3.
Дело генерала J1. Г. Корнилова. Т. 1–2. М., 2003.
Брюс Локкарт Р. Г. История изнутри. Мемуары британского агента. М. 1991.
Войтинский В. 1917-й. Год побед и поражений. М., 1999. Гиппиус 3. Петербургские дневники. 1914–1919. Нью-Йорк; М., 1990*. Демьянов А. Моя служба при Временном правительстве // Архив русской революции. Т. 4. Берлин, 1922.
Деникин А. И. Очерки русской смуты. Т. 1. М., 1990*. Карабчевский Н. Что глаза мои видели. Т. 2. Революция и Россия. Берлин, 1921.
451
Быкова Л. А. Архив А. Ф. Керенского в Центре гуманитарных исследований Техасского университета // Отечественные архивы. 2001. № 3. С. 18.