В результате этой ревизии «философия откровения» изображается Шульцем не как агония философского идеализма, а как его закономерное увенчание. Ибо завершением прогресса разума, провозглашает вслед за Шеллингом Шульц, является его самоограничение, установление пределов его значимости. Возвестив это, пророк позитивной философии не изменил философии разума, а достиг ее вершины. Иррационализм представляется, таким образом, законным историческим наследником рационализма и его единственным достойным преемником. Вклад немецкой классической философии в историю развития философской мысли заключается с этой точки зрения в том, что Кант, Фихте, Гегель со ступеньки на ступеньку приближали мысль к самопознанию своей ограниченности. Сила их разума — не в чем ином, как в постепенном осознании своего неразумия.
Рациональным зерном этой иррациональной концепции истории философии является невольное и косвенное признание ограниченности возможностей прогресса полноценной философской мысли на путях идеализма.
Шеллинг был бы прав в своей критике Гегеля, если бы он утверждал не неосуществимость перехода от логически сублимированной возможности к иллюзорной «действительности» сверхчувственного мира, а невозможность выхода к реальной действительности из замкнутого круга абсолютного идеализма. Он был бы прав, если бы вскрыл несостоятельность рассмотрения материального мира как инобытия духовной субстанции, как воплощения логической Идеи. Но если бы Шеллинг ополчился против Гегеля с такой позиции, то он был бы тогда не Шеллингом, а анти-Шеллингом. Вот почему критика гегельянства слева, с материалистических позиций, не только не исключала, а, напротив, заключала в себе и обостряла нетерпимость к шеллингианству.
«С Гегелем,—по словам Ясперса,— что-то пришло к концу...» (60, 309). Но идеалистическая диалектика Гегеля была одновременно и концом, и началом. Она привела к перекрестку, от которого расходятся два пути в две диаметрально противоположные стороны. Немецкий классический идеализм исчерпал свои возможности. В истории общественной мысли возникла революционная ситуация, обусловленная, разумеется, не только имманентным развитием философии, но коренящаяся в глубинных социальных сдвигах середины прошлого века.
Берлинские лекции Шеллинга возвестили конец классического немецкого идеализма. Но это было лишь началом конца движения философского идеализма по рационалистическому пути. Антишеллингианские выступления Фейербаха, Энгельса и Маркса предвещали начало революционного переворота в истории философии. Великое завоевание классиков немецкой философии — диалектическая логика — было не отброшено за непригодностью, а стало для творцов новой исторической формы материализма, для «материалистических друзей гегелевской диалектики» (3, 45, 30), ариадниной нитью дальнейшего философского прогресса.
Глава II.
Копенгагенская аномалия
«...Не только мои сочинения, но также и моя жизнь, причудливая интимность всего ее механизма, станет предметом бесчисленных исследований»,— предвидел Кьеркегор (8, II, 173). Едва ли можно назвать другого философа, личная жизнь и творчество которого находились бы в столь неразрывной, нерасторжимой связи, как у Сёрена Кьеркегора. «Наука логики» Гегеля или «Критика чистого разума» Канта не являются выражением личной жизни их авторов и не привлекают внимания к их интимным переживаниям. Для понимания этих философских творений меньше всего требуется знакомство с самочувствием и образом жизни их творцов. «Изложить историю жизни Иммануила Канта,— писал Генрих Гейне,— трудно. Ибо не было у него ни жизни, ни истории» (18, 6, 96). А о личной жизни Кьеркегора написано работ не меньше, чем о его воззрениях. Да и сами его воззрения настолько автобиографичны, что, разбираясь в них, нельзя не принимать во внимание его переживаний, настроений, волнений. Они глубоко эмоциональны и, как правило, носят характер сублимаций его тревог и беспокойств. «Я,— писал Кьеркегор,— представляю собой рефлексию с начала до конца» (6, 33, 79). «Во всем, что я написал, речь идет единственно и исключительно обо мне самом» (6, 16, II, 331). Все его литературное творчество в высшей степени эгоцентрично, и не без основания одна из карикатур в копенгагенском сатирическом журнале «Корсар» гласит: «Вся Вселенная вращается вокруг Сёрена Кьеркегора».