Потому-то сейчас полковник Зебживдовский и скачет с самыми верными своими казаками к каменному храму схизматиков-ортодоксов! Ведь московиты не жалеют ни злата ни серебра, ни дорогих самоцветов на украшение окладов икон и иконостасов, на драгоценную церковную утварь… В каменных храмах московитов устроены настоящий сокровищницы! И пока Михал рубится со стрельцами и детьми боярскими у ворот, сам пан полковник добудет столько злата и серебра, что наверняка удвоит свое состояние! А верные казаки смолчат о разграбление храма, не станут тому противиться — особенно, если их верность укрепить частью добычи… Пан Яков не жаден, пан Яков отдаст казакам целую треть церковных сокровищ! А после того, как верные люди обдерут и образа схизматиков, сняв драгоценные оклады, полковник заодно отдаст и их, порадовав своих верных черкасов…
Окрыленный сладостным предвкушением и грезами о будущем богатстве, пан Зебживдовский нетерпеливо подгоняет своего жеребца, увлеченный горячей скачкой… Но вдруг следующие впереди его панцирные всадники застопорили коней! Удивленный полковник хотел было возмутиться — но тут в сереющих предрассветных сумерках шляхтич разглядел возы, перегородившие улочки. Причем возы эти обшиты прочными деревянными щитами на манер возов чешских таборитов… Московиты часто строят из таких собственные вагенбурги, именуемые «гуляй-городом».
Разглядел полковник также и дула мушкетов, выглянувшие сквозь бойницы в верхней части щитов — и жерло небольшой пушки-фальконета, смотрящее сквозь более широкую нижнюю бойницу на его всадников…
— Матка Бозка!!!
Напрасно пан Яков призвал Божью Матерь, чей храм только что собирался разграбить… Грянувший впереди залп заглушил крик Зебживдовского, уже заворачивающего коня назад; десятки картечных и пищальных пуль смертельным градом хлестнули по казакам, насквозь прошивая тела дико вскричавших людей и животных!
Впрочем, самого полковника спасла привычка держаться примерно посередине колонны своих всадников — да прочная кираса, выдержавшая уже потерявшие силу пули. Все же от их удара Якова здорово тряхнуло и бросило вперед, на холку жеребца… Но окрыленный тем, что остался жив и не получил тяжелых ран, Зебживдовский пришпорил скакуна, рассчитывая вырваться невредимым из западни коварных московитов!
Однако конь его не успел сделать и пары шагов, как справа, из-за высокого забора, вдруг полетело вниз здоровенное бревно, рухнувшее сразу на трех всадников — а сверху раздался яростный рев множества луженых глоток:
— Бей ляхов!!!
Тяжеленная оглобля вышибла из седел двух казаков разом — задев передние копыта полковничьего коня уже перед самым столкновением с землей… И пронзительно заржавший от боли жеребец тотчас рухнул набок, придавив левую ногу грузного шляхтича, не успевшего вовремя спрыгнуть и откатиться в сторону… Это в тяжелых-то латах!
— А-а-а-а-а!
Пан Яков завопил от резкой, неожиданной боли, распластавшись на утоптанном, окровавленном снегу… Зажмурившись и сцепив зубы, он попытался было выбраться из-под коня вслепую, отталкиваясь от седла правой, здоровой ногой. Однако сильнейший спазм в наверняка сломанной конечности пронзил все его тело… Вскоре, впрочем, скакун сумел подняться — и боль в левой ноге немного отпустила пана полковника. Шляхтич открыл глаза, пытаясь оценить положение — и позвать кого из панцирников на помощь… Но прежде верные, показательно преданные ему черкасы вдруг покинули Зебживдовского, пытаясь спасти свои жалкие шкуры!
— Пся крев, жалкие трусы!!!
Яков успел как-то подзабыть, что только что пытался ускакать и сам — не раздумывая бросив множество раненых казаков, покалеченных огнем московитов. Причем последние, разрядив в упор по черкасам мушкеты и фальконет, в одночасье лишись всей своей огневой мощи! И полковник вполне мог пойти на штурм хилого на деле укрепления во главе уцелевшей полусотни (а то и большего числа казаков), имея все шансы навязать русинам ближний бой… Но от страха и неожиданности Зебживдовский совершенно растерялся — и упустил свой шанс.
Впрочем, смоленские ополченцы не дали бы организовать прорыв — обрушив на зажатых в узкой улочке черкасов град бревен и камней, кипяток и стрелы… Ровно также, как и сейчас — только не на бегущих, а на атакующих запорожцев!
Так что исход и боя, и бегства для последних был все одно предрешен…
Понимая всю обреченность своего положения, полковник панцирной казачьей конницы вскинул было руки, моля сохранить ему жизнь. Но московиты или не увидели этого жеста — или решили не давать пощады ляху… Прекрасно понимая, что и пан не подарил бы ее обреченным жителям града.