— Передайте господам де Гуальдо мою благодарность, но они зря беспокоились. Хенилья подойдет через два или три часа. Впрочем, при желании они могут принять участие в охоте. В какой-нибудь из охот…
Ветер дул с гор, дул неистово, будто задавшись целью отбросить от усталой крепости вонь чужого лагеря. И так же неистово билось в звездном небе ставшее черным знамя, словно хотело что-то сказать, объяснить, предупредить… Утро вернет миру краски, и с лазоревого полотнища вновь глянет золотая яростная птица. Что она увидит? Доживет ли до нового вечера или захлебнется кровью вместе с безумцами, сказавшими «нет» тем, кто не знает такого слова…
— Мой сеньор, что с вами?
Звезды заволакивает дымом, губы солоны от крови, но ветер все еще рвет темное полотнище. Его не спустят, пока жив хоть один…
— Мой сеньор!
Что-то кисловатое и холодное смывает соль с губ, мгла рассеивается. Ночь давно прошла, над головой белесое, обжигающее небо, но кровью и пылью пахнет все равно. А знамя?! Где знамя и почему он лежит?
— Я ранен? Был штурм?
— Вы упали, мой сеньор. Ваш конь оступился и сломал ногу.
Он куда-то ехал? Невозможно! Крепость обложена так, что ласке не выскочить, но если он все же выбрался, почему за ним не гнались и где письмо?! Он вез письмо…
— Где письмо?
— Не знаю, мой сеньор. Я помогу вам сесть. Я смотрела, кости целы. У вас, не у коня.
— Но я должен ехать! Мне надо… — А куда он едет и почему так жарко? И так светло? — Где мы?!
— Возле Сургоса, мой сеньор. Вы ехали на праздник?
Сургос? Он слышал это слово или оно ему снилось? Конь покалечился, придется идти пешком хотя бы до Сургоса. Он не может здесь валяться, нужно идти… Нужно доставить письмо!
— Помоги мне!
— Сейчас, мой сеньор.
Девушка. Из простых… Босая… Проклятые круги перед глазами, никак не разглядеть лица. Все кружится…
— Они ушли? Где они?
— Кто? — Овальное пятно цвета слоновой кости обрамлено дымом, в дыму что-то краснеет. Кровь? Нет, это цветок в волосах, в черных волосах, но это неправильно… Неправильно все!
— Выпейте, вам будет легче!
Снова дешевое кислое вино пополам с водой. Бледное пятно превращается в лицо — юное и встревоженное. Дешевые серьги, спутанные кудри, перышко на шее.
— Ты хитана?
— Да, мой сеньор. Я шла на праздник, сегодня большой праздник… Сеньор искал письмо? Вот оно… Оно помялось!
Грязный надорванный лист, смазанная печать… Половина леопарда с крестом и надпись «…гаско». Что она значит? Что-то заливает глаза, но он не ранен, иначе б хитана измазалась в крови. К горлу подступает комок, звон в ушах становится нестерпимым.
— Ты умеешь читать?
— Нет, мой сеньор.
— Ты видишь, я открываю это письмо. Я прочту его вслух. Ты запомнишь?
— Я запомню.
Глава 5
Высоченный лохматый хитано протянул руки ладонями вперед, а потом неторопливо скрестил их на груди. Непонятный гость был выше и Лопе, и старших де Гуальдо, не говоря о самом Карлосе, смотревшем на появившегося из зарослей бородача снизу вверх.
— Мы пришли к вам, — спокойно сказал хитано.
— Вы? — не понял де Ригаско. — Зачем?
— Праздник, — холодно произнес гость, — слишком много женщин. Бесноватые хотят крови. Мы — мужчины, у нас есть навахи.
— Постойте! — сеньор Лихана отстранил потащившего из ножен шпагу Себастьяна. — Это Мигелито, вожак здешнего адуара. Хитано пришли еще при моем отце и остались… Мигелито, как ты узнал? Где Хенилья и его солдаты? Ты их видел?
— Солдаты в казармах. — Мигелито был немногословен. — Офицеры в таверне, за ними пошли. Антоньито пошел, а Хенильи в городе нет.
— Дьявольщина! — Себастьян топнул ногой, словно желая пробить покрытый трещинами камень. — И куда этого ящера унесло?!
— Командор уехал, — повторил хитано, — он и десять солдат. Их видели, а ваш человек разбился. Лошадь упала, ее не поднять. Выбоина и неудачный день. Не нужно садиться в седло, не нужно брать нож…
— Он жив хотя бы? — Карлос с тревогой оглянулся на старшего из де Гуальдо.
— Конь упал по вине моего внука? — соизволил изречь патриарх. — Если это так, его стоимость будет возмещена.
Карлос провел рукой по лбу, переводя взгляд с лица на лицо. Маноло с Себастьяном, старик в допотопных одеждах, его до одури похожие сыновья и внуки, лохматый хитано, растерянный Хайме… Люди замерли средь рыжих, пронизанных солнцем стволов, словно сами стали деревьями.
— Леон де Гуальдо жив? — Время потеряно безвозвратно и глупо, а как просто было отправить двоих. Того же Хайме на Пильо, да что теперь за ветер хвататься, тем паче ветра-то как раз и нет.
— Гонец жив, — разжал губы хитано, — я оставил его с женщинами. Письмо повезли в город, но мы не стали ждать. Гонец сказал, вы идете от брода вдоль дороги. Нас три десятка. Все, кто шел в Сургос. Мы вели коней и шли танцевать, мы повернули.
— Спасибо, Мигелито.
Три десятка хитано с навахами и кнутами, дюжины полторы горцев, столько же загонщиков со своими мулами… Вот тебе и полк, счастливчик де Ригаско, а крепости или хотя бы бастиона тебе не построили. Ты сам теперь крепость. Ты и эти люди, большинство которых видишь первый и, очень может быть, последний раз. По крайней мере, на этом свете.
— Сеньор Лихана, — уточнил де Ригаско, — я правильно понимаю, что хаммериане будут у монастыря раньше солдат, даже если офицеры гарнизона рискнут выступить, не дожидаясь командора?
— Капитан Бертильо рискнет. — Голос муэнца был не менее ровен, чем голос герцога. — Я его хорошо знаю. Бертильо ранили под Сан-Марио на моих глазах. После выздоровления его перевели в Сургос. Он не станет мешкать и пойдет галопом… Солдаты могут успеть, особенно если хаммериане… отвлекутся.
— То есть? — Себастьян опять теребит перчатки, дурацкая привычка. — По дороге же ничего нет, Тутор ведь не тронут? Уже не тронули.
— Дальше — адуар, сеньор Доблехо, — объяснил Лихана, — а еще гостиницы для паломников и лагерь тех, кому гостиницы не по карману. Грабить нечего, но хаммериане не грабят. Они, как бы это сказать… ересь искореняют.