— Потом попробует, — торопливо сказала Инес. — Сама знаешь, люди с голубями себе не принадлежат, а Супериора не ждет.
— Знаю! — Камеристка недовольно поджала губы. — И кому теперь дон Антонио оставит виноградники? Единственный сын — монах! Господь что сказал? Плодитесь и размножайтесь! А дон Хайме? Подумаешь, воевать не может, так не каждому быку на арене дохнуть, кому-то и теляток делать надо…
— Гьомар! — Герцогиня лишь слегка повысила голос, но служанка умолкла, хоть и не ушла. Ну и пусть стоит. Инес отвернулась, провела рукой по спинке кресла, в котором недавно сидел брат, затем медленно побрела по комнате, перебирая бирюзовые четки. Карлос купил их у Сами Абдедина перед поездкой в Муэну. Тогда ювелиры-синаиты не скрывали ни собственных имен, ни собственной веры, а иметь с ними дело не считалось греховным. Муэнская резня унесла не только Карлоса, она покончила с прежней Онсией. Да, какое-то время люди жили, как прежде, но и листья опадают не сразу. Кого-то осень хватает раньше, кого-то позже, но не уцелеть никому.
— Гьомар, вынеси цветы. Они завяли!
— Сейчас, сеньорита!
Если бы не Хайме, она бы уехала в Ригаско ждать сына, шить шелками и слушать южный ветер. Брат, тот все еще воюет с хаммерианами, а ей просто хочется все позабыть и жить, сбежав от сумрачной роскоши королевского замка, высочайшего покровительства, навязчивого внимания придворных. В рощах Ригаско она бы вновь стала женщиной по имени Инес…
— Маркиза де Хенилья, графиня де Альконья де Аламонегро! — равнодушно возгласил слуга.
Инья поправила выбившуюся из прически прядку и разгладила складки вуали. Вдова Льва Альконьи встречает вдову Орла Онсии. Завтра об этом узнают во дворце и сочтут трогательным. Послезавтра под окнами зазвучат романсы в честь двух сиротливых голубок.
— Донья Инес! — Мария замерла на пороге. Она стала еще красивей и еще беспомощней, чем во время их последнего свидания.
— Входи. — Чтобы поцеловать маркизу в лоб, пришлось привстать на цыпочки. Герцогиня невольно улыбнулась и, чуть поколебавшись, добавила: — Дитя мое!
Гостья была младше хозяйки на двенадцать лет и выше почти на голову. Судьба одарила дочь незначительного идальго высокой грудью, белой кожей и прекраснейшими в мире глазами цвета моря. Великий Хенилья был сражен наповал без единого выстрела; о том, что чувствовала шестнадцатилетняя Мария, не думал никто.
Супруги казались счастливыми, но брак оставался бездетным. На четвертый год маркиза отправилась к Пречистой Деве Муэнской в надежде вымолить ребенка, а вернулась вдовой. Дона Гонсало убили прямо в собственном доме. Никто ничего не слышал, собаки и те не залаяли. Мария горевала, очень горевала, в этом Инес не сомневалась, но любая боль проходит. Если ее не поить по ночам своей кровью.
— Моя сеньора, — гостья удивленно оглянулась, — ваш брат… Он не пришел? Это из-за меня?
— Хайме ушел, — торопливо произнесла Инес, — его куда-то вызвали.
Секретарь еще не распахнул дверь, а Коломбо уже нежно ворковал. Значит, Хайме желает видеть Торрихос. Так и оказалось. Кардинал-инкверент возвышался за дубовым столом убеленной сединами горой. Напротив его высокопреосвященства тонул в кресле герцог Пленилунья. Глава Протекты собственной персоной. Неплохо для воскресенья! Хайме поклонился и застыл, опустив глаза, как и положено смиренному служителю Господа. Коломбо незамедлительно перепорхнул на окно поближе к голубю кардинала. Тот слегка шевельнул крылом и нахохлился — выказал равнодушие. Коломбо с фидусьярами низших вел себя не лучше.
Торрихос что-то шепнул герцогу, и тот кивнул лысой, утонувшей в складках шеи головой. Внешне клирик и вельможа рознились как лев и черепаха, по сути же оба были драконами, мечтавшими пожрать друг друга. Хайме надеялся, что повезет Торрихосу.
— Мир тебе, брат Хуан, — объявил Торрихос, и Хайме понял: ему снова придется огорчить Пленилунью. Что ж, не в первый раз и, если повезет, не в последний.
— Во имя Господа! — Инкверент почтительно поцеловал благословляющую руку. Теперь главное — уразуметь, что нужно делать и чего делать ни в коем случае нельзя.
— День воскресный создан для благочестивых размышлений и отдыха, но долг призывает нас в любое время. — Кардинал обратил взор на вельможу и отечески качнул сединами. — Герцог де Пленилунья, не желая отвлекать нас от молитв, совершил ошибку, хоть и руководствовался лучшими побуждениями. Тем не менее счастливый случай разрешил недоразумение. Как твои раны, брат Хуан? В силе ли ты приступить к работе во славу Господа?
— Я здоров, — коротко произнес Хайме, понимая, что драконы снова сцепились. Прошлая схватка завершилась победой Протекты и преждевременной кончиной троих благородных дворян и одного монаха. Похоже, Торрихос вознамерился отыграться, а его высокопреосвященство бьет наверняка.
— Тем не менее тебе не следует уподобляться нашему доброму герцогу, — губы Торрихоса раздвинула теплейшая из улыбок, — а сеньор Пленилунья не жалеет себя… Именно так, сеньор, не спорьте со мной! Вы уподобляетесь тому коню, что, понукаемый долгом и гордыней, тянет все больший груз и бежит все быстрее, рискуя рухнуть под тяжестью невозможного.
— Ваше высокопреосвященство преувеличивает. — Будь улыбки клинками, какой бы сейчас поднялся звон! — Я всего лишь исполняю свой долг.
— Ваш долг — отыскать убийц славного Хенильи, — кротко возразил кардинал-инкверент, — этого ждут ее величество и все добрые мундиалиты. Милосердие — удел Господа и Церкви, вы же — меч карающий, так карайте, а спасение заблудших душ предоставьте Святой Импарции. Взяв на себя разбор донесений, в коих говорится о заподозренных в ереси, вы, без сомнения из лучших побуждений, посягнули на Божие и пренебрегли кесаревым.
Некогда всесильный герцог чуть заметно шевельнулся в огромном кресле. Надо полагать, внутри его все клокотало, но Пленилунья терпел. С тех пор как покойный король с благословения его святейшества учредил Супериору, Протекте пришлось потесниться.
— Брат Хуан, — заволновался Торрихос, — мы надеемся на твою скромность. Узнав о нашем… небольшом разногласии, злые языки не замедлят объяснить добрые поступки нашего славного герцога дурными помыслами.