— Сам ты пшик! — обиделся Казнищев. — Кешкин отец вернется, сразу тебе язык укоротит. На судоверфь за водолазом поплыл. Кешкин отец не только церковь — он тебе што хошь найдет!
Спор на минутку угас, а потом все пошло сначала, как в сказке про белого бычка. Кеша постоял еще немного и пошел разыскивать Тоню.
Искать Тоню долго не пришлось. Неподалеку от причала на старой, поваленной ураганом лиственнице сидели с вязаньем в руках женщины. Тоня сидела рядом в новом голубом платье и смотрела на Байкал. Кеша подозвал Тоню и, когда отошли в сторонку, принялся рассказывать про церковь и вообще про все, что услышал от Казнищева.
Но оказалось, что Тоня уже знала все без него.
— К нам твой папа вчера вечером приходил, — сказала она. — Он у нас до самой ночи сидел.
Кешу как иголкой в сердце кольнуло.
— Что он тебе говорил?
— Ничего не говорил. Он за Пашку Петуха ругал. Я Петуху про церковь рассказала.
— Правильно ругал. Чего ж ты обижаешься?
— Я, Кеша, не обижаюсь. Он тебя тоже ругал. Он говорил: кому надо не сказали, а кому не надо — сказали.
— А я при чем? Ты ж сама раззвонила!
— Все равно он ругал. Он говорил: «Разве это сын! Куплю рясу и пускай в церковь к Пашке идет».
— Не говорил он этого!
Тоня обиженно поджала губы:
— Значит, я, по-твоему, вру, да?
Тоня снова принялась рассказывать, как было дело и что говорил про него отец, но Кеша не стал слушать.
— Ты на меня вины не сваливай. Я домой пошел. Меня мама на минутку послала.
Кеша пришел домой расстроенный. Рассказал матери, что отца нет и, наверно, скоро не будет, поглядел украдкой на сырые пельмени и взял с полочки краюху хлеба. Щи или суп можно есть порознь — кому когда вздумается, а пельмени нет. Соберется к столу вся семья, поставят на стол огромную дымящуюся миску, тогда и ешь — хоть сто штук, хоть двести, хоть все триста, на сколько хватит у тебя способностей.
Кеша пожевал черствую краюху, запил водой и снова отправился на берег. Но долго еще пришлось ему ждать, вглядываться в синюю, застывшую гладь Байкала. Приплыл отец уже перед самым заходом солнца.
Сначала за утесом справа послышался стук мотора, потом показался краешек мачты, потом появился и сам катер. Люди на берегу заволновались, зашумели.
Отец Кеши сидел на корме и правил к берегу наискосок, мимо острых, вылезших из воды камней. На носу катера лежала длинная черная штуковина — не то якорь, не то какие-то грабли. Кеша насадил поглубже очки, пригляделся и ахнул: на катере, свесившись над водой, лежал большой ржавый крест.
Рыбаки помогли отцу зачалить катер, положили для верности ребристые, зашарканные сапогами сходни. Отец не торопясь поднялся, взвалил крест, как бревно, на плечи и пошел на берег. Прошел несколько шагов, крякнул и бросил ношу на валуны.
— Вот он, золотой крест. Глядите!
Кто-то тихонько вскрикнул. Закрестились, заахали черные старухи.
Работая локтями, Кеша стал пробираться поближе к рыжему, облепленному водорослями кресту. Кеша потолкался еще немножко, покряхтел и очутился в самой середке, возле отца.
— Это ты? — удивился отец, как будто только сейчас узнал Кешу. — Чего же ты стоишь? Падай на колени, крестись. Ну!
Рыбаки подумали, что это шутка, засмеялись.
— Крой, Кешка, падай на колени!
Не чуя под собой ног, бежал Кеша прочь в тайгу.
Но нет, не убежал Кеша на край света, потому что все дороги и все пути — и близкие и те, что ушли далеко-далеко, за синие туманы, — ведут к дому. Привела эта дорога к родной избе и Кешу. Кеша потоптался у порога, повздыхал и открыл дверь.
Возле окошка с теплой заячьей шапкой в руках сидел дед Казнищев. Видимо, встреча была неожиданной не только для Кеши, но и для Казнищева. Казнищев поднялся, напялил шапку на голову и, смущенный, начал прощаться с отцом и матерью.
— Ты, Кешка, проходи, чего там стоишь! — сказал он.
По голосу, каким были сказаны эти слова, по тому, как потеплели вдруг глаза старика, Кеша понял, что бояться нечего. Скорее всего, Казнищева привела в избу не обида за кота Акинфия, а что-то совсем другое…
Каждый за всех
Так оно и вышло. Казнищев слышал, как отец отделал Кешу на Байкале. Он не стерпел, пришел в избу и тут про все рассказал отцу и матери — как уплыл Кеша в бурю навстречу беде, как растирал его потом Казнищев чудесной смазкой, а Леха откармливал вяленой медвежатиной.
Отец и мать встретили Кешу по-разному. Отец — сдержанно, без особого удивления, а мать — горячо, порывисто. И это потому, что Кеша такой скромный, и еще потому, что таких отчаянных мальчишек нет на всем Байкале, а может, даже никогда и не будет.