Выбрать главу

— Тащи иголку, — сказал он. — Нечего светить. Не маяк.

Прикрывая рукой голое место, Леха пошел в избу. Скоро он возвратился и принес Кеше ножницы, иголку и лохматый серый лоскут.

— А ты умеешь зашивать? — с надеждой спросил он.

— Спрашиваешь! Снимай, пока не передумал.

Леха в один момент выбрался из портов, сел на завалинку и прикрыл колени подолом рубахи.

Кеша, будто сеть, распялил на пальцах Лехины порты, оглядел дыру, а затем принялся вырезать и выравнивать ножницами заплату.

— Сейчас, Леха, мы тебе приварим. Зубами не отдерешь!

Но дело шло не так ходко, как думалось Кеше. Заплата ускользала из-под иглы и пришивалась не там, где надо. Вместо красивого тонкого рубчика топорщилась какая-то кривая горбатая гармошка.

Кеша шил и ругал себя за слабый, податливый характер — надо же было связываться с этими тряпками!

Кеша исколол себе все пальцы, но работы все же не бросил. Обошел заплату вкруговую иглой, припаял для прочности в центре и отдал Лехе.

— Надевай, чтоб ты сгорел!

Растроганный и немного смущенный заботой сурового друга, Леха немедленно полез в порты. Теперь он готов был идти с Кешей куда угодно, хоть на край света!

Но купаться Кеше и Лехе пришлось не скоро.

Едва Леха облачился в порты и заправил рубаху, калитка скрипнула, и во двор с пакетиком соли в руках вошел Казнищев.

Казнищев сразу заметил шикарную заплату на портах Лехи. Глаза его просияли такой радостью, что Кеша опустил голову и покраснел. Казнищев сел рядом, положил Кеше руку на плечо:

— Ты, Кешка, чего скраснелся? Ты, брат, того, не надо… Ты думаешь, ты просто Лешкины порты зашил? Нет, Кешка, ты в самую суть смотри…

Казнищев говорил убежденно, но как-то совсем не ясно для Кеши. Ну, зашил порты, и ладно. Какие могут быть еще разговоры!

Казнищев и сам понимал, что изъяснялся туманно и отвлеченно. Он положил пакетик с солью на завалинку, ковырнул в воздухе рукой.

— Ты, Кешка, погоди, я тебе сейчас все по порядку обскажу. Ты не торопись…

Казнищев, как и все старые люди, у которых большая часть жизни осталась уже позади, любил вспоминать всякие бывальщины. Прицелился глазом куда-то вдаль и сказал:

— Главное, Кешка, чтобы в душе у тебя сердечность была. Тогда и беда — за полбеды, и горе — за полгоря. Одним словом, с таким человеком куда хошь — и в море Байкал, и на зверя, и на войну… Сейчас я тебе, Кешка, про Архипа Ивановича, то есть про Тонькиного отца, обскажу…

Казнищев полез в карман за кисетом, не поворачивая головы, посмотрел краем глаза на Кешу:

— Ты, Кешка, не верь, что про него болтают. Это я тебе точно говорю…

Казнищев закурил и, собравшись с мыслями, снова повел рассказ.

— Служили мы, значит, с Архипом Ивановичем в партизанах… Годов Архипке нашему совсем немного было, но — голова! Тут уж ничего не скажешь! Архип Иванович состоял у нас за командира, а я при нем рядовым бойцом. Снаряжение у нас в ту пору, прямо сказать, плевое было — у кого пулемет, у кого ружьишко, а у кого просто так — вилы-тройчатки. Про одежку и говорить нечего. Кто как пришел, так и сражался. Но кой-кому, конечно, помогали: одному ботинки подкинут, другому — шинелишку, третьему — шапку с красным лоскутом посередине. Носи на здоровье и бей проклятых врагов.

Мне тоже ботинки уважили, потому что был я форменно в лаптях. Выдали штиблеты и говорят: «Ты, Казнищев, не гляди, что они разные. На них подметкам сносу нет. Прямо тебе царская обувь, и только».

Ботинки и точно оказались разные. Один, понимаешь ты, русский, а другой шут его знает какой — не то французский, не то американский.

Наш ботиночек по всей форме — уютный эдакий, с подковкой, с ременным шнурочком. А чужеземный не тово — длиннющий, носище узкий, кверху задранный. Но главное, Кешка, не в том, что разных наций, а в том, что, язви их, оказались они на одну и ту же правую ногу. Ну как ты их, скажи на милость, к ноге приспособишь? Погоревал я, Кешка, а потом и думаю: если остались у нашего каптенармуса одни правые, значит, существует у нас такой партизанский боец и вышли у него по ошибке две левые ноги. В жизни ведь оно так — всякое случается. И ругать мне этого бойца не приходится, поскольку у него физический ляпсус. Нехай носит левые и бьет, голубчик, белых извергов.

— Что ж вы с этими ботинками сделали? — спросил Кеша.

— А что сделал? Надел, и все. Наш, русский, — на левую, а заграничный — на правую. Зашнуровал, потопал ногами — ничего. Ходють!

Но горя с ними все-таки напринимался. Идешь, понимаешь ты, прямо, а тебя будто бы влево кто закидывает. Не приучен, одним словом…