Вунур радостно, с детским захлебом, рассказал им, кто я такой. Женщина покачала головой, сочувствуя мне, после чего взяла у младшего сына корзину и, отдав одну рыбешку еноту, вставшему на задние лапы возле нее, начала перекладывать остальную в яму, стенки которой были выложены камнями. На дне, на угольках только догоревшего костра, находились плоские камни, которые и послужили чем-то типа сковороды. Использовался тот же принцип, что и в азиатском тандыре. Оставшуюся мелкую рыбу и всю из корзины старшего сына, она высыпала в другую яму, которая была больше и глубже, где перемешала с солью, накрыла деревянной крышкой и придавила увесистой каменюкой, сдвинуть которую енот не сможет.
Пока готовился ужин, мы расположились на бревне, обтесанном сверху, которое лежало с северной стороны дома, рядом с входом в него, завешенным циновкой из тростника. Старшая дочка принесла нам тыкву с мучнистым напитком, а я достал свою флягу с вином, разбавленным водой, отхлебнул сам и предложил Вунуру.
— Мескаль, пульке, бальче, — вспомнив названия мексиканских алкогольных напитков, предупредил я.
— Бальче? — переспросил он.
Я показал жестом, что это другой напиток, но типа бальче, который, как помнил, изготавливали из коры одноименного дерева.
Вунуру отхлебнул малость, погонял по рту, оценивая вкус. Наверное, на бальче совсем не было похоже. Он попробовал еще раз, а потом добил залпом и принялся с интересом рассматривать серебряную флягу. Не знаю, что его больше поразило — количество драгоценного металла, потребовавшегося на изготовление, или работа мастера. Скорее последнее, потому что долго искал и не нашел швы, а потом водил пальцами по барельефам: на одной стороне был лев, а на другой единорог. После отца флягу разглядывали сыновья, а потом и мать с дочерью.
Я подумал, что надо бы подарить ее, но без фляги мне будет туго, ведь она не просто сосуд, а еще и дезинфицирует воду. Здесь такие делать явно не умеют. Поэтому я достал из пояса арабский серебряный дирхем и отдал рыбаку, показав жестом, что это подарок. Теперь уже монета пошла по кругу под восхищенные возгласы. Я показал жестом жене рыбака, которую звали Кува, что в дирхеме надо сделать дырочку, повесить на гайтан и носить, как украшение. Женщина посмотрела на меня так, будто сморозил несусветную глупость: такую ценную вещь — и таскать на шее⁈.
Перевернув рыбу в яме, она сходила к соседнему дому, где собрались другие жители деревни, издали рассматривавшие меня, похвасталась монетой. Если тебе не завидуют, живешь впустую. Заодно, как догадываюсь, пересказала услышанное от мужа. Теперь всей деревне будет что обсуждать следующие несколько дней.
Перед едой помыли руки в деревянной ступе, в которую, видимо, стекала вода с крыши во время дождя. Мы с Вунуром ели, сидя на бревне, а сыновья расположились напротив нас на траве. Женщины ждали своей очереди. Между едоками стояла на траве большая, с невысокими бортами, глиняная тарелка грубоватой работы с запеченной рыбой, и каждый получил по большой тонкой горячей кукурузной лепешке, которую мексиканцы будут называть тортилья. Холодными их есть невозможно, напоминают по твердости и вкусу подошву башмака. Каждый брал руками понравившуюся рыбу и ел вприкуску с лепешкой. Запивали по очереди мучной болтушкой из высушенной тыквы. Вунуру, непривычного, наверное, к алкоголю, к тому времени немного развезло, поэтому болтал больше, чем ел. Что он говорил, не знаю, но Кува поглядывала на мужа неодобрительно.
Рыбьи кости швыряли собакам, которые свободно бродили по деревне. Экстерьером они были похожи на шоло (мексиканских лысых собак), но имели коротенькую шерсть. Может, полысеют с горя, когда сюда припрутся испанцы.
После еды опять помыли руки, подождали, когда поедят женщины. К тому времени уже начало смеркаться, и все отравились спать. Окон в хижине не было, свет попадал только через вход, когда тот открыт. Справа стояли два больших, глиняных, с широким горлом кувшинов довольно грубой работы. Такие в Европе используют, как ночные горшки. Майянские были накрыты крышками. Наверное, в них хранили что-то ценное. Внутри был центральный столб, к которому крепили один конец гамака, а второй к столбам стены. На день их отсоединяли от центрального и крепили оба конца к стенному, кроме тех, в которых хранились вещи, дальних от входа. Видимо, во время тропических ливней дома подтапливало или термиты залезали. Кува переложила вещи с одного из трех гамаков, на которых они находились, в два других, постелила толстую циновку и показала жестом, что это для меня. Спали все раздетыми, поэтому и я, положив у стены свое барахло, снял шелковую синюю рубаху и красные трусы, в которых расхаживал последние часы, и лег на гамак, сразу вспомнив службу в британском флоте. В тишине было хорошо слышно, как натужно сопит хозяин, по пьяне захотевший любви, и приглушенно постанывает хозяйка. Под эти шумы я и отрубился. Вот так вот произошел первый контакт европейской и американской цивилизаций.