Миландра улыбнулась, рассматривая мощную загорелую шею, веселые изумрудные глаза и растрепанные каштановые волосы. Она подумала, что Джейк Делавэр в любом отношении способен заткнуть за пояс всех ее прочих поклонников…
Сомневаюсь, что Джейку хоть раз доводилось пробиваться сквозь толпу осатанелых домохозяек в супермаркете в пятницу вечером или везти на автобусе восемь битком набитых сумок с продуктами. В общем, вы меня поняли. Пусть даже он всего лишь вымышленный романтический герой, я от него в восторге. Повезло же Миландре. Держу пари, она из тех девиц, которые клюют как птички, после чего спешат заявить, что наелись, — в отличие от нас, грешных, которые объедаются, пока одежда не затрещит по швам. Миландры изящно потягивают шампанское, а мы хлебаем его, как будто в последний раз в жизни. Короче говоря, она — романтическая героиня, и этим все сказано.
Я откладываю тетрадь и возвращаюсь в реальный мир. Нелегко выбраться из проклятого автобуса с грузом покупок, не причинив серьезного ущерба чужим лодыжкам и не изрезав себе пальцы о перекрученные полиэтиленовые ручки пакетов. Не знаю, зачем Олли столько продуктов — я могла бы питаться этими припасами целый месяц. Из магазина я вышла, по самое некуда навьюченная стейками, взбитыми сливками, пряностями, гусиным паштетом и прочими вещами, с которыми понятия не имею, что делать. Олли так нагрузил магазинную тележку, что мне от одного взгляда стало дурно.
Я направляюсь в Уэмбли, чтобы заняться ужином. Олли приготовит отличную еду, старшие коллеги Джеймса будут в восторге.
Что тут может пойти не так? Повышение, можно сказать, у Джеймса в кармане. Наши беды позади.
Автобус то стоит в пробке, то ползет к Илинг-Коммон. Идет дождь, окна запотели. На тротуарах торопятся пешеходы — люди закрываются зонтиками и прыгают через лужи. Не нужно обладать даром ясновидения, чтобы понять: пока я доберусь до дома, вымокну до нитки. Несомненно, Миландра красива даже в дождь — у нее мокрые кудряшки и здоровый румянец. А у меня копна сена на голове и нос красный, словно в разгар простуды. Иногда жизнь так несправедлива.
Разумеется, прежде чем добраться до дома номер двенадцать по Эллингтон-Крессент, я успеваю промокнуть до трусов и страшно измучиться. Онемевшие пальцы обрели зеленоватый оттенок, в ботинках хлюпает. У меня ужасное подозрение, что я оставила в автобусе школьное расписание на будущий год, а значит — придется в очередной раз тащиться в отдел находок. Дама, которая там работает, прекрасно знает меня в лицо — иными словами, я чертовски забывчива. Пин-код от нашей с Джеймсом общей карточки я тоже забыла, мне отказали в доступе, и поэтому пришлось воспользоваться моей кредиткой.
Я и впрямь слегка рассеянная.
Или, как выражается Джеймс, неорганизованная.
Ничего не могу с этим поделать. Когда я, с блокнотом в руках, думаю о сексапильных разбойниках с большой дороги, двадцать первый век просто вылетает у меня из головы. Честно говоря, если выбирать между лесной лощинкой и походом в магазин под дождем, я-то не сомневаюсь, что предпочесть.
Ставлю сумки на ступеньку и пытаюсь отдышаться. Я изо всех сил стараюсь немного сбросить вес перед свадьбой, но, судя по всему, мне не суждено похудеть. Ненавижу того мерзавца, который установил в учительской автомат с шоколадками. После двух уроков я готова удавить за шоколадку родную мать — то есть физически не способна противостоять искушению.
Наша квартира находится на последнем этаже внушительного дома викторианской постройки. Из окон открывается прелестный вид на Илинг-Коммон, и это своего рода компенсация за то, что нужно преодолеть три Лестничных пролета, чтобы добраться до нужной двери. Джеймс не упускает случая намекнуть любому, кто готов слушать, что квартира — чрезвычайно выгодное капиталовложение. Он в тысячу раз лучше меня разбирается в финансах — впрочем, не так уж это трудно, поскольку все мои познания уместятся на обороте почтовой марки и останется еще достаточно места для «Войны и мира». Поэтому, несомненно, он прав по поводу квартиры, точно так же, как прав по части паркета и минималистской обстановки. Несомненно, она гораздо лучше хаоса, который я обыкновенно устраиваю, но отчего-то квартира не кажется уютной. Однажды я с размаху бросилась на диван-футон и ушибла спину, а главное — повредила две половицы (Джеймс буквально на стенку полез). Пока я, стеная, лежала на полу, он помчался к телефону, чтобы позвонить в магазин и выяснить условия страховки. Конечно, очень приятно жить с мужчиной, которому небезразличен домашний быт, но иногда, честно говоря, это страшно раздражает. Белый цвет меня нервирует — постоянно кажется, что в квартире притаился белый медведь. Я бы предпочла несколько мягких подушек и толстый индийский ковер — чтобы добавить цвета. Но, как утверждает Джеймс, я уже не студентка и пора бы выработать нормальный вкус.
Видимо, я слишком много общаюсь с подростками.
— Я дома! — взываю я, втаскиваю сумки в коридор и торопливо снимаю куртку. Если наследить на полу, паркет попортится, поэтому я поспешно сбрасываю ботинки и ставлю в шкаф.
Из гостиной не доносится ни звука — возможно, Джеймс работает, надев наушники. Я со вздохом волоку покупки на кухню, ставлю чайник и лезу за печеньем. Устала как черт, и плевать на предсвадебную голодовку. По крайней мере я хотя бы задумалась о диете. Честное слово. Благое намерение — это ведь тоже неплохо, верно?
Радостно жуя и рассыпая крошки по полу, я начинаю разбирать покупки и дивиться количеству продуктов, которые выбрал Олли. В их числе есть и такие, о которых я даже не слышала. Например, для чего нужны стручки ванили? Я трясу пакетик, как будто ответ выпорхнет оттуда сам собой, и содержимое рассыпается. Ну и ну. Я не провела дома и десяти минут, а разрушения уже начались. Должно быть, что-то не так с этой кухней — войдя сюда, я создаю хаос, достойный сцены из фильма-катастрофы. Липкие руки оставляют отпечатки на хромированной посуде, из помойного ведра сами собой вываливаются жалкие результаты моих кулинарных потуг, а ноги буквально приклеиваются к полу.
Горькая истина кроется в том, что кухня слишком хороша для меня, и в душу закрадывается ужасная мысль: возможно, такова и вся моя жизнь с Джеймсом. Я его не достойна. Миллз и Бун не предвидели подобного варианта, если не ошибаюсь.
Сейчас вечер пятницы, конец очередного дня, обремененного общением с подростками, но я не собираюсь предаваться тяжелым раздумьям, которые одолевают время от времени. Это всего лишь предсвадебный стресс. Я знаю прекрасное лекарство. Оно стоит в шкафчике и называется… спиртное.
Я открываю бутылку. Прохладная золотистая жидкость радостно льется в бокал и умиротворяюще скользит в гортань. Достойная награда за поход в магазин. Я и не подозревала, что люди способны приходить в такое неистовство из-за еды. Кто бы мог подумать, что сотни домохозяек, которые проносятся мимо со скоростью гоночного автомобиля, всего-навсего пришли купить продуктов к ужину.
Я воображаю мясную пиццу, щедро посыпанную сыром, и в животе начинается миниатюрное извержение Везувия. Надо бы заказать. Разумеется, не следует есть черт знает что, но ведь одна пицца никому не повредит? И немного чесночного хлеба. А чтобы сжечь лишние калории, сделаю несколько приседаний.
Несколько приседаний? Да кого я обманываю? Хорошо, если сделаю хотя бы одно.
По пути к телефону я прохожу мимо жестянки с печеньем, понимаю, что это знак свыше, и беру еще несколько штук. После того как закажу пиццу, разберу покупки и даже подмету пол. Это достаточная физическая нагрузка.
Может быть, закажу даже чесночный хлеб с сыром.
Есть хорошая старая поговорка: «Загад не бывает богат». Едва мои цепкие пальцы успевают взяться за телефонную трубку, кухонная дверь распахивается и передо мной предстает будущая свекровь. Представьте типичную злую колдунью — и получите точный портрет Корделии Сент-Эллис. Ухоженная, причесанная, накрашенная, где нужно — подтянутая, она напоминает идеальную мумию в дорогой одежде и благоухающую «Шанель». Несомненно, подобная консервация стоит уйму денег. Миссис Сент-Эллис повезло, что у ее сына высокооплачиваемая должность. Корделия не работает, потому что работа ради куска хлеба не соответствует ее представлениям о достойном образе жизни. Поддерживать стареющее Тело в должной форме — вот занятие, занимающее двадцать четыре часа в сутки.