– Значит, ты все-таки ходила туда?
Она остановилась посреди комнаты и посмотрела на его рассерженное лицо, еще более страшное в отблесках огня. Прежде чем заговорить, она дважды втянула в себя воздух.
– Я не могла не пойти. Это же мои родители.
– Да неужели? – Он встал и медленно приблизился к ней. – В таком случае я должен вам напомнить, миссис Бантинг, – он выделил имя «Бантинг», – кое-что, о чем вы, вероятно, забыли. Вы теперь замужняя женщина. Замужняя, понятно? – Он вытянул вперед руку и толкнул ее в грудь так, что она пошатнулась и чуть не отлетела назад. – Ты думаешь, раз твоему отцу удалось найти работу в городе, так это значит, что ты теперь можешь позволять себе все, что угодно? Имей в виду, моя дорогая, у мистера Розье длинные руки, он может дотянуться и до Палмера. Стоит мне сказать ему одно только слово, и твоего отца вытолкнут с завода под зад коленом. Так что в следующий раз, когда у тебя снова возникнет желание выйти на прогулку, подумай сначала о последствиях для твоего отца. Ладно, иди за водой. Я уже полчаса жду воду.
Пока она бегала взад-вперед, наполняя деревянное корыто сначала холодной, потом кипящей водой, Бантинг скинул с себя одежду. Он снял с себя абсолютно все, в том числе и нижнее белье, как делал это всегда с самых первых дней. Когда он разделся перед ней в первый раз, Кэти была шокирована – ни ее отец, ни другие шахтеры никогда не раздевались донага, если поблизости были женщины или дети. Это полнейшее отсутствие стыдливости в нем поражало ее не меньше, чем то, что он позволял ей спать одной. В конце концов, она пришла к заключению, что он просто не воспринимает ее как женщину, и научилась не обращать внимания на его наготу.
Когда он сел в корыто – вода доходила ему только до бедер – Кэти наклонилась и взяла из воды губку, стараясь сосредоточить свой взгляд на ней. Потом она встала сзади него и принялась тереть ему спину. Прислуживать мужу во время купания – ее каждодневная обязанность, которую она ненавидела более всего на свете. Когда с намыливанием было покончено, она налила из чайника кипятка в небольшой деревянный таз и пошла к задней двери, где стояла бочка с дождевой водой, стекающей с крыши. Разбавив горячую воду холодной, она приблизилась к ванной и, подняв таз, молча, ждала, когда он прикажет ей поливать.
Бантинг нарочно тянул время. Желая, по всей видимости, наказать ее за сегодняшнее опоздание, он долго плескался в мыльной воде, лениво потирая себя губкой. Наконец он сделал ей знак выливать воду из таза. Это была завершающая процедура его туалета, которую он ввел с появлением Кэти.
После ванны он всегда надевал чистое белье, а Кэти забирала грязное белье и костюм, в котором он ходил на шахту, и уносила во двор. Белье она стирала, а костюм вешала на веревку и чистила щеткой, счищая с него угольную пыль, насколько это было возможно.
Когда она вернулась в дом, он уже надел домашнюю куртку и брюки.
– Одеждой могла бы заняться и попозже. Где моя еда? – нетерпеливо крикнул ей он.
Грубость, с которой он обращался к ней, больше не обижала Кэти, – она научилась с ней мириться, поскольку не смела протестовать. Суетясь, она накрыла на стол. На ужин сегодня было холодное мясо, оставшееся с обеда. Бантинг выделил ей три ломтика хлеба и маленький, примерно в два дюйма, квадратик мяса, приправив его несколькими капельками жира. Ей также полагалась чашка чая, но сахара ей не полагалось. Себе же он положил целых три ложки.
Когда трапеза была окончена, и она помыла посуду, супруги сели возле камина, и Кэти, как всегда, занялась шитьем. Сейчас она подшивала края его рабочих брюк. Она с трудом видела то, что делает, потому что в комнате горела всего одна свеча. Кэти могла бы придвинуться поближе к свече, но в таком случае оказалась бы ближе и к Бантингу, а этого ей вовсе не хотелось.
Бантинг зажег лучину от свечи и поднес ее к своей деревянной трубке. Он не курил, как все мужчины из простонародья, глиняную трубку, а всегда курил деревянную, как джентльмены. Когда трубка загорелась, он откинулся на спинку кресла, вытянул ноги в толстых шерстяных носках на каменной плите перед камином и принялся, как обычно, изучать свою жену.
Если бы Бантинг был другим человеком, он бы мог находить счастье в том, что перед ним сидит такая красивая девушка, как Кэти, И если бы он мог найти в своем сердце хоть каплю доброты для нее, он был бы вознагражден за нее сполна. Будь он немного добрее к ней, Кэти могла бы проникнуться к нему симпатией, потому что внешне он вовсе не был уродлив. А в Кэти было столько любви и доброжелательности, что она могла бы всей душой привязаться к нему, если бы он дал ей такую возможность. И она бы не стала обращать внимание на дурную славу, которой он пользовался в поселке. Она бы, напротив, защищала его перед всей округой. Кэти нуждалась в том, чтобы любить и быть любимой. Если бы Бантинг был добр и ласков с ней, привязанность могла бы со временем перерасти в любовь, ибо доброта, подобно волшебству, способна творить чудеса.
Но Бантинг оказался человеком с извращенным сознанием. Впрочем, не будь его сознание извращенным, разве бы он смог на протяжении стольких лет терпеть ненависть и презрение окружающих и находить удовольствие в их бедах? Бантинг имел очень точное представление о своем положении среди рабочих и планировал заранее свои действия против них – он также знал наперед результат этих действий. Он вообще любил ясность во всем. Сейчас Бантинг испытывал недовольство, поскольку его положение в данной ситуации – то есть в его совместной жизни с Кэти – было не совсем ему ясно, и он пребывал в нерешительности. Он курил, глубоко затягиваясь, и смотрел на девушку, сидящую с другой стороны камина. Его взгляд скользнул по ее густым волосам, по волнистым прядям, свисающим на бледное лицо; он попытался заглянуть в ее большие зеленые глаза, опущенные к шитью, глаза, которые выдавали все ее чувства, оглядел небольшую выпуклость ее живота – и снова задался вопросом, какую роль играет во всем этом он. Из всей этой истории он понимал лишь одно – молодой Розье еще не потерял интерес к девушке, иначе он бы не стал заботиться о том, чтоб выдать ее замуж. Бернард говорил очень неясно в тот вечер, когда пришел к нему домой со своим предложением. Он не стал посвящать его в подробности дела, а сразу же спросил, не хочет ли он заработать сто фунтов. На это Бантинг ответил смеясь:
– Покажите мне человека, который откажется от ста фунтов, сэр.
И тогда Бернард Розье сказал:
– Если ты женишься на дочери Малхолландов, то получишь за это сто фунтов. Я дам тебе пятьдесят фунтов в тот день, когда ты сделаешь предложение, и еще пятьдесят после свадьбы… Она ждет ребенка.
Разумеется, Бантинг сразу же понял, кто отец ребенка. Глядя в красивое, дерзкое лицо молодого Розье, лицо, которое он ненавидел более чем лица шахтеров, весовщик в течение долгой минуты раздумывал над предложенной ему сделкой. Он был уверен, что сто фунтов – это только начало, и, женившись на дочери Малхолландов, он обеспечит себе постоянный доход. Раз Розье заботится об этой девушке, значит, будет заботиться и о ребенке, которого она родит от него. Вероятно, младенцу будет назначено содержание, а ему, Бантингу, будут платить за то, что он дал ребенку свое имя и свой кров. Но, даже приняв решение, Бантинг не спешил с ответом, не желая показывать сиюминутную готовность.
– Я думаю, сэр, это неплохая сделка, – медленно проговорил он.
– Тогда иди к его преподобию Пинкертону и попроси у него специальную лицензию. Объясни ситуацию, скажи, что девушка беременна, – разумеется, не упоминая моего имени. Поторапливайся, вы должны пожениться как можно скорее. А все расходы оплачу я.