– Должно быть, тебе понадобилось много хитрости и предприимчивости, чтобы организовать весь этот заговор, – спокойно продолжала Бриджит. – И ты прекрасно умеешь притворяться, иначе я бы заметила что-то странное в твоем поведении. Я помню, как ты настаивала на том, чтобы я непременно поехала с Питером в Хэксхэм в то воскресенье. Это потому, что вы получили открытку от Дэниела и обо всем догадались, не так ли?
– О, Бриджит! Бриджит!
– Он был здесь в то воскресенье, и он был здесь в день моей свадьбы. Он приходил сюда в то самое утро, когда я обвенчалась с Питером. Он опоздал всего лишь на час – если бы он пришел до того, как мы уехали в церковь, свадьба бы не состоялась. По крайней мере не состоялась бы моя свадьба с Питером. Потому что тогда я уже точно знала, что не люблю Питера, – знала об этом долгие недели, пока ждала вестей от Дэниела. Я никогда не любила Питера, мама, – я испытывала к нему нежность, жалость, все, что угодно, но только не любовь. И я согласилась выйти за него замуж лишь потому, что боялась причинить боль вам всем. Я заботилась о вас, о вашем спокойствии – я знала, что вы так хотите этого брака. Но больше всего я боялась травмировать тетю Кэти. А как же, тетя Кэти стара, ей ни в коем случае нельзя волноваться, а то еще бедняжка чего доброго умрет! Однако вы все не побоялись причинить боль мне, сделали все возможное, чтобы я поскорее вышла замуж за Питера, хоть и прекрасно знали о моих чувствах. А о чувствах Дэниела вы знали лучше меня и скрыли от меня все… Скажи, мама, Питер участвовал в этом обмане?
Кэтрин отошла от дивана, о спинку которого она опиралась, и тут же, пошатнувшись, поспешила сесть на стул.
Положив локти на маленький столик перед собой, она спрятала лицо в ладонях. Этот жест означал полнейшее отчаяние, но Бриджит не испытывала сейчас жалости к матери.
– Ответь мне, Питер был заодно с вами? – повторила она свой вопрос, не сводя глаз с опущенной головы Кэтрин. – Отвечай, мама, я должна знать. Он был с вами заодно, не так ли?
– Он… Это не совсем так, Бриджит. Он не был в курсе всего, – голос Кэтрин звучал глухо, и слова были едва различимы. – Твой отец поговорил с ним и объяснил, как… как обстоят дела между тобой и Дэниелом, – и посоветовал поторопиться со свадьбой.
– Мой отец! Отец говорил с Питером? – в голосе Бриджит слышалась горечь. – Нет, нет, только не он. Я бы никогда не подумала, что отец способен на такое.
Кэтрин отняла руки от лица и подняла голову. В ее глазах не было слез – только стыд и отчаяние.
– Том… Том был против этого, – проговорила она едва слышно. – И он не знал до последнего, что между тобой и Дэниелом что-то происходит. Это я ему сказала и попросила поговорить с Питером. Он не хотел этого делать. Поверь мне, Бриджит, он этого не хотел.
Обе услышали, как хлопнула входная дверь, и обернулись. Но Кэтрин сразу же снова спрятала лицо в ладонях. Когда Том вошел в комнату, она сидела не поднимая головы, опершись локтями о столик.
– Что-нибудь случилось? – спросил он еще с порога. – Тетя Кэти…
Кэтрин отрицательно покачала головой, не решаясь посмотреть на мужа. Том подошел к ней и недоуменно взглянул на ее склоненную голову, потом повернулся к Бриджит, стоящей возле камина с суровым выражением лица.
– Что случилось? Вы пос…
Он хотел спросить: «Вы поссорились?» – но не договорил, потому что ссора между Бриджит и Кэтрин представлялась ему немыслимой. Он не помнил, чтобы мать и дочь когда-либо ссорились или повышали друг на друга голос, и был не в силах даже предположить, что могло послужить причиной для их размолвки.
– Ну так что же? Может, вы все-таки объясните мне, что здесь происходит? – потребовал он.
– Приходил Дэниел, папа.
– Дэниел! – Том в замешательстве смотрел на дочь, в то время как чувство вины овладевало им. – Я… я знал, что рано или поздно это случится, – с запинкой проговорил он после долгой паузы. – Прости меня, если можешь, моя крошка. Я во многом виноват перед тобой. Теперь я понимаю, что не должен был слушать твою мать и скрывать от тебя, что он был здесь и прождал тебя целый день, пока ты ездила с Питером в Хэксхэм.
– О, это? Это все мелочи, Том. – Кэтрин вскочила на ноги и повернулась к мужу. Ее состояние было близко к истерике. – Если бы дело было только в этом! Но ты ведь не знаешь самого главного… Ты будешь презирать меня, когда узнаешь, – голос Кэтрин сорвался. С трудом сдерживая слезы, она продолжала: – Я давно хотела тебе в этом признаться, но мне было слишком стыдно. Что ж, теперь я должна рассказать тебе все, как есть. Я… я открывала письма, которые он посылал ей и… и утаивала их от нее. Теперь ты понимаешь, что я натворила? Понимаешь?
Кэтрин вздернула подбородок, глядя на мужа. Этот жест, сам по себе вызывающий, не произвел никакого впечатления, так как лицо ее было искажено болью.
– Что… что это значит. Кэтрин? – Том не верил собственным ушам. – Ты говоришь, что открывала его письма к Бриджит?
– Да, да, я же тебе сказала. После того воскресенья он послал ей четыре письма, и я прочитала все эти письма и сожгла.
– О нет! Нет, моя дорогая, я не могу в это поверить, – в словах Тома были и разочарование, и боль.
– Это так, Том. Я боялась этого человека – мне передался страх тети Кэти. И я сделала все, чтобы наша дочь не досталась ему. – Говоря, Кэтрин зажимала ладонями уши так, словно звук собственного голоса был ей противен. – А еще я боялась, что он увезет ее в Америку и мы… мы потеряем ее навсегда и все время будем жить в тревоге за нее. Ведь он потомок старого Розье, а тетя Кэти говорила, что наследственность… Я знаю, все это глупо. И это мне не оправдание. Я не имела никакого права обманывать Бриджит. Теперь я понимаю, что причинила ей зло… О Боже, Боже! Я никогда не смогу себе этого простить. И я не могу винить в этом тетю Кэти. Она старая, и она находилась под впечатлением своего прошлого. Но ее предубеждения против Дэниела передались и мне, и я начала его бояться… – Кэтрин глубоко вздохнула. – Ну что ж, теперь ты все знаешь, – с отчаянием заключила она и, опёршись руками о столик, снова склонила голову.
Ее беспомощная поза вызвала у Тома жалость. Подойдя к жене, он обнял ее за плечи и сказал:
– Что бы ты ни сделала, моя дорогая, это не имеет значения, потому что ты хотела добра. Ты ведь думала, что так будет лучше для всех. Поэтому успокойся, перестань себя казнить. Того, что случилось, уже не изменишь, и жизнь должна идти своим чередом. А я всегда с тобой, моя дорогая.
Он говорил так, словно Бриджит и не было в комнате. Бриджит, слушая, как отец успокаивает мать, поняла, что покой Кэтрин он ставит превыше всего, остальное для него второстепенно. Внезапное появление Дэниела со всеми вытекающими из него последствиями взволновало его лишь потому, что оно взволновало Кэтрин. Что же касалось ее, Бриджит, того, что она могла почувствовать, узнав об этом чудовищном обмане, того, что она чувствовала все эти годы, – это не имело значения для Тома. Быть может, потому, что она не была ему родной дочерью, ее боль не затрагивала его, а если и затрагивала, то отступала на второй план перед страданиями жены. Бриджит знала, что Том в душе уже оправдал поступок Кэтрин и готов помочь ей оправдаться перед самой собой. Он защитит ее от ее собственных угрызений совести, облегчит, насколько это возможно, ее чувство вины, внушив, что она поступила так только из любви к дочери. И ведь в самом деле мать любила ее, любила, быть может, более всего на свете… При этой мысли Бриджит почувствовала, как ее сердце смягчается, а гнев и обида постепенно уступают место жалости. Она вспомнила, сколько нежности и любви она получила от матери в течение своей жизни: она не могла себе представить более любящей и заботливой матери, чем Кэтрин. А ведь рождение Бриджит вовсе не было для матери радостью. Кэтрин ненавидела отца ребенка, настоящего отца Бриджит. Однако ничто не помешало матери любить свою дочь всей душой и окружить ее нежностью и заботой. И отец тоже любил ее… Отец? Нет, она не может думать о нем, как об отце. Для нее он – всего лишь Том Малхолланд, человек, который сумел отнестись к ней, как к родной дочери, но на самом деле никогда не забывал, что она ему не родная. Том наверняка страдал из-за того, что Кэтрин, его горячо любимая жена, родила своего единственного ребенка не от него, а от другого мужчины. Но, опять-таки во имя любви к Кэтрин, он скрывал, как мог, свою горечь и относился с поистине отеческой заботой к ее дочери. Можно ли требовать от него большего? Можно ли требовать большего от них обоих?