Капитан Вуд почитал благоразумным поощрять любые слухи о происхождении его богатства. Он не только не опровергал никаких догадок, но готов был подтвердить любую; если же одновременно высказывались две догадки, полностью противоречащие одна другой, он только смеялся и говорил: "Друзья мои, не я придумываю эти увлекательные истории, но и не мне отрицать их; предупреждаю вас по совести, что я буду согласен со всеми, так что верьте или не верьте дело ваше". Так приобрел он славу не только богача, но и человека, умеющего держать язык за зубами. В сущности, я почти готов пожалеть о том, что почтенный Брок не родился аристократом; не сомневаюсь, что он и жил и умер бы подобающим образом, - в самом деле, он тратил деньги, как аристократ, волочился за женщинами, как аристократ, умел вести себя в бою, как аристократ, играл и напивался, как аристократ. Чего же недоставало ему, чтобы быть равным Сент-Джону или Харли? Шести-семи поколений предков, небольшого состояния да родовой усадьбы - и только. "Ах, доброе то было время", - говаривал впоследствии мистер Брок, - достигнув преклонного возраста, он любил предаваться воспоминаниям о светской карьере, которую чуть было не сделал. "Как подумаю, что я легко мог стать важной особой и, быть может, даже умереть в генеральском чине, - нет, решительно я родился под несчастливой звездой".
- Расскажу вам, голубушка, про свое лондонское житье-бытье. Жил я на Пикадилли, как самый настоящий вельможа; имел два пышных парика и три пары платья с золотым шитьем; держал арапчонка, наряженного турком; каждый день прогуливался по Мэллу; обедал в самой модной таверне Ковент-Гардена; посещал лучшие кофейни, знался с известнейшими людьми; не одну бутылку распил с мистером Аддисоном и не один золотой ссудил Дику Стилю (пребеспутный был шалопай и пьяница) - а самое главное вы сейчас услышите, голубушка, и должны будете согласиться, что не всякий на моем месте сумел бы удрать такую штуку.
Однажды, придя в кофейню Уилла, я застал там большое общество и услышал, как один джентльмен говорил другому: "Капитан Вуд? Был, помнится, капитан Вуд в полку у Саутвелла, хоть мне и не довелось знать его лично". Гляжу - э, да это сам лорд Питерборо обо мне рассуждает. Снял я шляпу, отвесил милорду изящнейший поклон и говорю, что я-то его хорошо помню - ведь я ехал следом за ним, когда мы занимали Барселону.
- Не сомневаюсь, что вы там были, капитан Вуд, - отвечал милорд, пожимая мне руку, - и не сомневаюсь, что вы меня помните; как говорится, Дурень Том не может всех знать, но Дурня Тома знают все.
Шутка была встречена дружным смехом, а милорд приказал подать еще бутылку, которую мы тут же и распили вдвоем.
Как вам известно, он тогда был в опале, но тем не менее, возымев ко мне дружескую склонность, во что бы то ни стало пожелал - вообразите только! представить меня ко двору! Да, я был представлен ее священнейшему, величеству королеве и леди Мальборо, которую нашел в самом лучшем расположении духа. Поверите ли, дворцовый караул приветствовал меня так, словно я был сам Капрал Джон! Путь к счастью открылся передо мной. Чарли Мордаунт звал меня Джеком и не раз заходил ко мне выпить бутылку Канарского; я бывал на приемах у лорда-казначея; мне даже удалось убедить военного министра мистера Уолпола принять от меня сто гиней в качестве знака внимания, и он уже пообещал мне чин майора; но тут судьба изменила мне, и все мои радужные надежды пошли прахом в один миг.
Надо бы вам знать, голубушка, что после того, как мы бежали, оставив этого болвана Гальгенштейна - ха-ха-ха - с кляпом во рту и с пустым карманом, сиятельный граф оказался в самом отчаянном положении: кругом в долгу, не говоря уже о той тысяче, которую он проиграл уорикширскому сквайру, - а всего доходу восемьдесять фунтов в год! Пользуясь тем, что поставщики-кредиторы еще медлили взять его за горло, доблестный граф все кругом перевернул в надежде напасть на след своего милого капрала и своих милых мешков с деньгами; от Лондона до Ливерпуля не осталось ни одного города, где бы не были расклеены описания моей симпатичной особы. Однако птица улетела из клетки - деньги исчезли начисто, и, видя, что на их возвращение надеяться нечего, кредиторы без дальнейших церемоний упекли нашего молодчика в Шрусберийскую тюрьму; могу только пожалеть, что он не сгнил там.
Увы, это счастье не суждено было честному Питеру Броку или капитану Буду, как он в те дни звался. В один прекрасный понедельник я отправился навестить господина министра, и, пожимая мне руку, он шепнул, что я буду назначен командиром полка в Виргинии - что меня устраивало как нельзя более; мне, видите ли, вовсе не хотелось отправляться во Фландрию, к милорду герцогу: чересчур многим я там был известен. Министр крепко пожал мою руку (в коей находился билет в пятьдесят фунтов), пожелал мне успехов, величая майором, и любезно проводил меня из своего кабинета в приемную, откуда я в самом развеселом состоянии духа отправился в кофейню "Ристалище" на Уайтхолле, излюбленную нашим братом военным, и там, не утерпев, стал похваляться выпавшей мне удачей.
Среди общества, собравшегося в кофейне, я заметил немало знакомых и в том числе одного, встрече с которым я вовсе не обрадовался, можете мне поверить! Мне сразу бросился в глаза мундир с красно-желтой выпушкой - цвета Каттсова полка, - и одет в этот мундир был не кто иной, как его сиятельство Густав Адольф Максимилиан, известный вам, голубушка, так же хорошо, как и мне.
Он глянул мне в лицо, в мой единственный глаз (другой, как вы помните, был скрыт под черной повязкой), и на миг остолбенел, разинув рот; потом отступил на шаг, потом шагнул вперед и вдруг завопил: "Да это же Брок!" "Виноват, сэр, - сказал я, - вы ко мне обращаетесь?" - "Клянусь, это Брок!" - вопит он еще пронзительней, услышав мой голос, и хвать меня за манжету (лучшие мехельнские кружева, замечу мимоходом). "Эй, сударь! - говорю я, выдернув манжету, и даю его сиятельству тумака под вздох (самое место, голубушка, если хочешь помешать человеку сказать лишнее, - он у меня так и отлетел к противоположной стене). - Негодяй, - говорю. - Пес, - говорю. Наглый щенок и лоботряс! Как смеешь ты давать волю рукам?" - "Черт побери, майор, вы ему выдали сполна!" - загоготал длинный прапорщик-ирландец, которого я не раз угощал в этой самой таверне. И в самом деле, граф несколько минут не мог выговорить ни слова, и все офицеры, столпившиеся кругом, со смехом глядели, как его корчит и корежит. "Господа, это неслыханный скандал, - сказал один из них. - Благородные джентльмены дерутся на кулаках, точно извозчики!" - "Благородные джентльмены?" - воскликнул граф, которому наконец удалось отдышаться. Я было шагнул к дверям, но Макшейн схватил меня за руку со словами: "Майор, но вы же не откажетесь драться по правилам?" В ответ на что я с жаром поклялся, что убью негодяя. "Благородные джентльмены! - продолжал меж тем граф. - Знайте, что этот человек - мошенник, вор и дезертир! Он был моим капралом и сбежал, похитив тыся..." - "Лжешь, собака!" - взревел я и замахнулся на него тростью; но несколько офицеров бросились между нами. "Гром и молния! - вмешался тут славный Макшейн. - Как можно столь нагло лгать! Господа, клянусь своей честью, что капитан был ранен под Барселоной; я сам тому свидетель; более того, мы вместе с ним бежали после сражения при Альмансе и едва остались живы".