Все это происшествие - весьма существенное для нашей драмы - могло быть изложено куда более пространно; но автор, признаться, по своей природе не склонен живописать зрелища столь отвратительные; да и читатель едва ли много приобретет от того, что будет посвящен во все мельчайшие подробности и обстоятельства. Скажем лишь, что эта ссора, хоть и не более жестокая, нежели происходившие между Хэйсом и его супругой допреж того, повела к серьезным переменам в жизни злополучной четы.
Хэйс в первый миг изрядно перетрусил, одержав победу: побоялся, уж не убил ли он жену. Вскочил с места и Вуд, испуганный тою же мыслью. Но она вдруг зашевелилась, понемногу приходя в себя. Принесли воды; приподняли и перевязали голову потерпевшей; и тогда миссис Кэтрин дала волю слезам, которые словно бы принесли ей облегчение. Мистер Хэйс нимало не был тронут ее рыданиями - напротив, он в них увидел приятное доказательство того, что поле битвы осталось за ним; и хоть Кэт мгновенно ощерилась при первой его слабой попытке к примирению, он не обиделся и с самодовольной ухмылкой подмигнул Вуду. Трус чувствовал себя победителем и был горд этим; последовав за Кэтрин в спальню и найдя ее спящей, или притворившейся, что спит, он почти тотчас же сам задремал и видел самые радужные сны.
Мистер Вуд тоже отправился наверх, довольно посмеиваясь про себя. Ссора супругов явилась для него истинным праздником; она взбодрила старика, привела его в отличное расположение духа; и он уже предвкушал продолжение потехи, когда Тому будет рассказано обо всех обстоятельствах домашней битвы. Что же до его сиятельства графа Гальгенштейна, то поездка в карете из Мэрилебонского сада и нежное пожатие руки, которое Кэтрин дозволила на прощание, так распалили в нем угасшие страсти, что, проспав девять часов и выпив утреннюю чашку шоколада, он даже отложил чтение газеты и заставил дожидаться особу из модной лайки на Корнхилле (явившуюся с куском отличных мехельнских кружев и по весьма сходной цене), - ради того, чтобы побеседовать со своим духовным наставником о прелестях миссис Хэйс.
А она, бедняжка, всю ночь не сомкнула горящих век, кроме как для того, чтобы прикинуться спящей перед мистером Хэйсом; так и пролежала подле него с широко раскрытыми глазами, с колотящимся сердцем, с пульсом сто десять, беспокойно ворочаясь с боку на бок под бой башенных часов, размерявших глухое время ночи; и вот уже бледный немощный день глянул сквозь оконные занавески, а она все лежала без сна, измученная и несчастная.
Нам известно, что миссис Хэйс никогда не питала особенно нежных чувств к своему господину и повелителю; но ни разу еще за все годы супружеской жизни не внушал он ей такого презрения и отвращения, как сейчас, когда забрезживший день вырисовал перед ней лицо и фигуру спящего. Мистер Хэйс громко храпел во сне; у его изголовья на толстой конторской книге стоял закапанный салом оловянный подсвечник, а в нем тоненькая сальная свечка, надломившаяся посередине; тут же лежали его ключи, кошелек и трубка; из-под одеяла торчали ноги в грязном, поношенном исподнем белье; на голову был натянут красный шерстяной колпак, закрывавший наполовину изжелта-бледное лицо; трехдневная щетина покрывала подбородок; рот был разинут, из носу вырывался громкий храп; более отталкивающее зрелище трудно было себе представить. И к этой-то жалкой твари Кэтрин была привязана вечными узами. Что за неприглядные истории были записаны на страницах засаленного гроссбуха, с которым скряга никогда не расставался, - он не знал иного чтения. Что за сокровище пряталось под охраной этих ключей и этого кошелька! Каждый шиллинг, его составлявший, был украден у нужды, заграблен у беспутного легкомыслия или же безжалостно отнят у голода. "Дурак, скряга и трус! Зачем я связала себя с этой тварью? - думала Кэтрин. - Я, которая наделена и умом и красотой (разве он не говорил мне так?). Я, которая родилась нищенкой, а сумела достигнуть положения в обществе - и кто знает, до каких бы еще добралась высот, если бы не моя злосчастная судьба!"
Поскольку миссис Кэт не говорила всего этого вслух, а лишь думала про себя, мы вправе облечь ее мысли в самую изящную словесную форму - что и попытались сделать в меру своих возможностей. Если читатель даст себе труд проследить ход размышлений миссис Хэйс, от него, без сомнения, не укроется то, как ловко она обвинила во всех своих бедах мужа, сумев в то же время извлечь нечто утешительное для своего тщеславия. Каждый из нас, я утверждаю, когда-нибудь да прибегал к такому порочному способу рассуждения. Как часто все мы - поэты, политики, философы, семейные люди - находим соблазнительные оправдания собственным грехам в чудовищной испорченности окружающего мира; как громко браним дух времени и всех своих ближних! Этой же дьявольской логике следовала и миссис Кэтрин в своих ночных раздумьях после празднества в Мэрилебонском саду и в ней черпала силу для мрачного торжества.
Должно, однако же, признать, что миссис Хэис как нельзя более верно судила о своем муже, называя его подлецом и ничтожеством; если нам не удалось доказать справедливость такой оценки нашим рассказом, значит, нам вовсе ничего не удалось. Миссис Хэйс была сметлива и наблюдательна от природы; а чтобы найти прямые улики против Хэйса, ей не нужно было далеко ходить. Широкая кровать орехового дерева, служившая симпатичной чете супружеским ложем, была вытащена из-под почтенной старой и больной вдовы, которой пришлось ответить за долги своего блудного сына; на стенах красовались старинные гобелены на сюжеты из Священного писания (Ревекка у источника, купающаяся Вирсавия, Юдифь и Олоферн и другие), десятки раз служившие мистеру Хэйсу разменной монетой в весьма выгодных сделках с молодыми людьми, которые, выдав вексель на сто фунтов, получали пятьдесят фунтов наличными и на пятьдесят фунтов гобеленов - а потом рады были сбыть их ему же хотя бы за два фунта. К одному из этих гобеленов, отхватив у Олоферна голову, прислонились огромные часы в зловеще-черном футляре трофей еще какой-то ростовщической операции. Несколько стульев и старый черный шкаф мрачного вида дополняли обстановку этой комнаты, где для полноты картины недоставало лишь парочки привидений.
Миссис Хэйс села на постели, пристально всматриваясь в мужа. Я твердо верю, что взгляд, устремленный на спящего, обладает большой магнетической силой (разве вам не случалось в детстве просыпаться летним солнечным утром и встречать взгляд матери, склонившейся над вами? И разве вы не помните, как тепло этого ласкового взгляда проникало в вас еще задолго до пробуждения, навевая волшебное чувство покоя, уюта, беспричинной радости?).