Я открыла рот, не знаю зачем — то ли чтобы засмеяться, то ли чтобы закричать от ярости, но не смогла издать ни звука. Лили пытливо заглянула в мой открытый рот, как будто надеялась прочитать слова, которые застряли там, внутри.
Наконец я произнесла:
— Нет. Никого я не люблю. В том-то и горе, Сестрица Лили.
— О да, — мягко и спокойно возразила она. — Уже любишь. Настоящей любовью. Это так грустно. Просто трагедия.
— Но зачем мне лгать вам? Я никого не люблю!
— Настоящей любовью. — Она начала всхлипывать. — Как жаль, как жаль…
— Прекратите! — закричала я.
Она немедленно остановилась. Печаль пропала с ее лица, она засияла, довольная, что угодила мне. Затем сунула глаз обратно в карман моего передника и взяла меня под локоть.
— До свидания, деточка, — приговаривала она, провожая меня к двери. — До свидания, удачи, Бог тебя благослови, — бормотала она, выпирая меня за дверь. — Такая красивая… До свидания.
Я побрела обратно к дороге, наполовину ослепшая от страха, недоумения и гнева.
Уже люблю!
Я стояла на мощеной дороге, неуверенная, что делать, куда идти.
Нет, наконец решила я. Двинусь обратно! Я знала, на что способна Сестрица Лили, знала, что она повелевает великими силами. Пусть попытается снова.
Я повернула было обратно к ее дому, но путь мне преградил один из ее великанов-сыновей.
— До свидания, — сказал он.
Я хотела обойти его, но вовремя увидела, что дорогу к дому Лили охраняют все семеро ее «сыночков».
— До свидания, — сказал второй, за ним третий и все остальные по очереди.
Я побрела обратно в Крестобрежье.
Глава десятая,
повествующая о Портном и Регенте и о том, что я решила; о хороших лимонах и плохих новостях
Пока меня не было, в наш домик пришли Гретта с Беатрис и выполнили за меня всю домашнюю работу. Сейчас они сидели и шили, на их лицах застыла тревога. Бабушка по-прежнему спала.
— Я ходила к Сестрице Лили, — тихо сообщила я и принялась заваривать наперстянку.
— Чары не действуют, верно? — спросила Гретта напрямик.
— Она говорит, это потому, что я уже кого-то люблю.
— Должно быть, Бена.
— Должно быть, но глаз не останавливается на Бене, только замедляется.
— Наверное, ждет твоего пирога, — с надеждой проговорила Беатрис.
— Наверное.
Я присела на край Бабушкиной кровати с чашкой чая из наперстянки и гладила Бабушкины волосы, пока та не проснулась, улыбаясь.
Пока я держала для нее чашку, Гретта с Беатрис перешептывались. Бабушка еще не успела допить, а на ее лицо уже вернулся румянец, и я предложила ей позавтракать.
— Ты была права, Кетура, — сказала она. — Смерть, похоже, еще не так близко, как я думала.
Поев, Бабушка взялась за веретено и заверила меня, что чувствует себя достаточно хорошо, чтобы приготовить ужин.
— Если вы чувствуете себя хорошо, Бабушка Рив, можно мы с Кетурой немного погуляем? — попросила Гретта.
— Конечно, мои дорогие, бегите, играйте. Ах, молодость так беззаботна и невинна!
Мы вышли на улицу, и подруги немедленно набросились на меня:
— Ты не всегда бралась за амулет! — обвиняюще воскликнула Гретта. — Иногда ты смотрела на парня, а амулет не трогала. Что, скажешь, не так?
— Не так! — защищалась я. — И на охоте, и на собрании, и когда народ работал…
— А на Портном ты амулет испытала? — спросила Гретта.
— На Портном нет…
— А на Регенте? — подключилась Беатрис.
— И на нем нет…
— Так мы и думали, — подвела итог Гретта, уперев руки в бока.
— Но они ведь ваши! — воскликнула я. — Гретта, признайся — ты же сама любишь Портного!
— Это верно, я им восхищаюсь, Кетура. Он добрый отец своим детям и чинит одежду Отшельника Грегора бесплатно. Но человек, который просто так, по собственной воле, совершает добрые дела, не позволит командовать собой, а это, Кетура, может быть весьма опасно. К тому же я заметила пыль в углах его дома.
— Не каждый же может быть таким совершенством, как ты, Гретта, — пробормотала я.
— Послушай меня, сестра моя, подруженька, — строго сказала она. — Мы проявляем себя во всем, что делаем. Грязный пол — грязная душа, не заправленная постель — неряшливая душа. Идеальная чистота в доме показывает, что и ты сам идеально чист. В каждом совершенном стежке звучит хвала Господу нашему. А этот человек, он живет…
— …комфортно, — перебила я.
— …в лености, — закончила Гретта. — В его саду я насчитала целых девять сорняков!
— Тогда тебе должно быть приятно, что он требует совершенства в стежках, — сказала я.
— Посмотри, как вынуждены одеваться его бедные дети! Ходят в заплатанных лохмотьях! — продолжала она.
— Я видела их, — возразила я. — Они одеты не хуже, чем бедные пастухи дальше по дороге.
— Мастер Портной вовсе не беден, — огрызнулась Гретта.
— Может, он просто бережлив, — сказала я.
— У него такие чудесные дети! Вот они идеальны. А он с его оранжевыми чулками!.. — Она задумалась, потом сказала: — У него такая пышная шевелюра, он такой мускулистый… Ему бы податься в кузнецы, а он одежки шьет!
Тут в спор вступила Беатрис:
— Если глаз-амулет не выносит вида оранжевых чулок Портного, то он наверняка перестанет крутиться, как только услышит музыку, которую Регент сочинил для короля.
— Но, Беатрис, признайся — ты же сама любишь Регента! — воскликнула я.
— Я не выйду замуж и уйду на небо чистой, — сказала она, медленно покачав головой.
— Подруженька, что может быть чище, чем отдать всю себя, и сердце, и душу другому человеку? — возразила я. — Нет, я никогда не смогла бы полюбить ни Регента, ни Портного!
— Но ведь Сестрица Лили сказала, что ты уже любишь!
— Сказать-то она сказала, но…
— Тогда ты должна испытать всех, — настаивала Гретта. — Пойдем!
Они подхватили меня с обеих сторон под руки и повели к коттеджу Портного. Признаю — я слишком устала, чтобы спорить, не говоря уж о том, чтобы вырваться от них. Я даже начала опираться на подруг при ходьбе, до того я вымоталась.
Потной проявил исключительную любезность, принимая нас у себя. Дом у него был солидный, прочный, ладно выстроенный, хоть и простой. Мебель была сработана так, чтобы выдерживать плохое обращение со стороны детей. В комнате стоял запах хорошей еды, чувствовалось, что она тут в изобилии. Правда, на окне ни цветочка, ни занавески, но все равно дом был полная чаша.
— Заходите, Кетура, Гретта, Беатрис, — сказал он, жестом приглашая нас в свой уютный коттедж. Гретта с надеждой посмотрела на меня и показала глазами на мой передник.
— Спасибо, Кетура, — продолжал Портной, — за помощь с платьем для леди Темсланд.
— С платьем?..
Гретта выложила какое-то шитье на солидный стол.
— С платьем, над которым ты работала, Кетура, — «напомнила» она мне. И обратилась к Портному: — Ей не терпится, чтобы вы оценили ее труды.
— Конечно! — отозвался Портной. Он взял платье и вывернул его, чтобы проверить стежки на юбке. Поначалу его лицо было строгим — вот-вот велит все переделать, — но по мере того как он вглядывался в швы, все ближе поднося ткань к глазам, выражение на его лице смягчалось и наконец сменилось на восхищенное.
— Очень хорошая работа, Кетура! — похвалил он.
Я покраснела, услышав похвалу за работу, выполненную не мной, но он принял это за румянец скромности.