Я ощущала на себе свет вечернего солнца… но какая была бы от него радость, если бы не существовало ночи? Разве закат не самое прекрасное время суток? Разве можно жаждать только света дня и никогда — тьмы ночи?
А как же мои подруги? Могу ли я требовать, чтобы они всегда были рядом со мной? Я уже чувствовала, что они уходят от меня все дальше, все быстрее, тогда как я остаюсь на месте, недвижимая. И — о, какой покой в этой неподвижности!
А как же богатства и золото? Земли и почести? Но, когда я думала об этих вещах, то слышала в себе лишь тишину. Нет, даже не тишину — пустоту. Это было неправильное ощущение, как плохое окончание для хорошей истории.
Все были счастливы — стар и млад, богатые и бедные, мужчины и женщины. Но я не могла прикоснуться к их радости, не могла взять ее в руки и удержать. Она лишь сон, не реальность. Реальным для меня было то, что в этой жизни ничто не приносило мне удовлетворения, ничто не давало покоя, я никого не любила и не была любима так, как мне хотелось, — полностью, навсегда. Я не могла понять, что со мной, знала лишь, что не найду исцеления ни в улыбающихся лицах Бабушки и подруг, ни где-либо в нашей чудесной деревеньке, ни тем более в красочных палатках ярмарки.
Нет, единственное, о чем стоило просить — это о настоящей любви, а ее мне не мог дать даже король. В этот момент для меня все окончательно прояснилось.
— Ваше величество, я прошу… — Я услышала вдох всей толпы — такой он был громкий и такая вокруг стояла тишина. — Я прошу, чтобы навсегда прекратилась охота на великого оленя и его подругу.
Король в изумлении уставился на меня, потом перевел взгляд на Джона. Я не смотрела на молодого лорда. Не могла. Люди за моей спиной зашептались.
— Очень хорошо, — наконец проговорил король. — Ты высказала странное желание, но я удовлетворю его. Лорд Темсланд, Джон — вы поклянетесь в этом?
— Поклянемся, — сказал Джон после непродолжительного молчания, и в его голосе прозвучали обвинение и бесконечная боль.
— Быть посему, — сказал лорд Темсланд. В его голосе явственно слышалась нотка облегчения.
Король жестом подозвал меня поближе, и когда я подошла, сказал тихо, так, чтобы слышали только ближайшие окружающие:
— Я хочу задать тебе необычный вопрос, Кетура, и он касается необычного предмета. Скажи мне, что ты думаешь о следующем. Когда мы проезжали Большой Город, я видел пустые деревни, неубранные поля, полегшие и гниющие колосья. Я видел людей, прячущихся в норах, как животные, и мертвый скот на обочинах дороги. Везде стоял запах чумы. Но здесь, в Крестобрежье и Маршалле все пышет здоровьем, жизненной силой и благоденствием. Как я понял, причина этого — в тебе.
— Нет, ваше величество, не во мне, а кое в ком намного более могущественном, чем я, и, да простит меня ваше величество, даже более могущественном, чем вы.
Он долго вглядывался в меня, а потом торжественно кивнул.
— Скажи ему… скажи ему, что я кое-чему научился. И поблагодари его… или, как я подозреваю, я сам однажды поблагодарю его.
Король кивнул музыкантам, и те снова заиграли. Толпа начала понемногу расходиться — люди шли, чтобы праздновать. А я… я, подумав, что тень леса должна скоро коснуться стен нашего домика, направилась домой.
Гретта с Беатрис заметили, что я ухожу, и, вырвавшись от своих мужчин, их друзей и родных, припустили за мной. Гретта обхватила меня за плечи.
— Кетура! — воскликнула она. — Ты куда?
— Домой. Я устала.
Беатрис склонила голову мне на плечо.
— Пожалуйста, Кетура, не уходи! Ты так бледна, ты меня пугаешь!
— Не печальтесь, — прошептала я, поглаживая ее по голове. — Не сегодня.
— Кетура, — попросила Гретта, — обещай, что не пойдешь в лес.
— Вам нужно заняться подготовкой к свадьбам, — сказала я. — Не тревожьтесь, я ненадолго.
В этот момент нас догнали их родные и возлюбленные и со смехом умыкнули моих подруг, не понимая, почему Гретта вдруг расплакалась. А я продолжила свой путь.
Глава четырнадцатая —
в нескольких смыслах конец…
Я вошла в дом, где в последних, косых лучах солнца кружились пылинки. Поправила Бабушкину постель, прибрала миски и горшки, оставленные на столе, подошла к Бабушкиному сундуку и достала оттуда свою куклу, сделанную из кукурузного початка. Бережно покачала ее на руках, припомнив вдруг, что так и не дала кукле имя. Через некоторое время осторожно положила ее обратно, а затем пошагала через сад к лесу.
Каким разреженным показался мне воздух на опушке, какую жуть наводили деревья, стоявшие на страже своего царства! Я оглянулась вокруг. Весь мир представился мне хрупким и легким, как пушинка одуванчика, и таким же мимолетным. Хотя солнце еще не село, луна уже поднялась, и в ее свете наше селение выглядело прекрасным как никогда. Как печально было сознавать, что деревня, этот плод моего воображения, не исчезнет, когда исчезну я; сознавать, что не я создала луну, впервые увидев, как она красива. Грустно признавать, что не мое дыхание заставляет ветры дуть. Я оплакивала не только собственную жизнь. Не окончится ли всякая жизнь вместе с моей? Рассудок говорил мне, что нет, но сердце… сердце знало, что, каждый раз закрывая глаза, я создаю ночное небо и звезды. Разве весь небесный свод не повторяет форму моей головы? Разве не я создаю солнце и день, когда каждое утро поднимаю веки?
Нет. Я словно внезапно стала взрослой, мое сердце — умудренным. Мои подруги, моя деревня, весь Англанд пойдут дальше. Они уже оставили меня позади.
Я повернулась к селению спиной и вступила в лес.
Прошло совсем немного времени, и я перестала различать знакомые звуки деревенской жизни — смех ребятишек, гогот гусей, мычание коров. Отовсюду до моих ушей доносился лишь шелест зеленого моря листвы, принуждавший меня к молчанию.
В те дни, когда я блуждала здесь, мне показалось, что я научилась понимать лес. О гордые деревья, какие вы высокие и суровые! — думала я. Вы не согнетесь, чтобы я чувствовала себя не такой маленькой. Вы будете стоять прямо и смотреть, как я умираю.
Лес, грозный, глухой, полный теней… Лес был смертью, и все же я, пробираясь по нему, под каждым листом видела тайную жизнь. Слышала, как моргают глаза, как бьются крохотные сердечки. Ствол под моей ладонью был теплым даже в прохладной тени. Я стояла тихо и смотрела, как перелетают с ветки на ветку птицы, как белки выскакивают из своих дупел, как кролик на бегу огибает дерево. На кусте сверкнула бабочка, и из глубины леса в мое поле зрения вступила изящная косуля. Лес встрепенулся и заколыхался.
И тут я увидела оленя, стоявшего в окружении теней безмолвно, словно дерево. Олень смотрел на меня. Затем повернулся, и я так же без звука последовала за ним.
Я шла за оленем, пока не решила, что потеряла его. Но нет — я снова нашла его, а потом снова потеряла. Вскоре поняла, что заблудилась, и села под деревом. Я погрузилась в мечты, и вся моя жизнь до этого момента показалась мне сказкой, которую я придумала, а сейчас забыла, забыла всё, кроме ее конца. Она была как великолепное платье, которое я когда-то примеряла, а сейчас не могла вспомнить, какого оно цвета. Она была как вкуснейшее блюдо, которым я не насытилась.
Стук копыт поднял меня на ноги. Увидав приближающегося черного коня, я опустила руку в карман передника. Глаз был недвижим, как смерть, но мне не нужен был амулет, чтобы понять, какое волшебство поселилось в моем собственном сердце.