— Зачем ему дождевальные трубы?
— Ему-то незачем. Эти трубы пытались вывезти в Литву по линии некоего литовского кооператива «Центр», но документов под это кооператив не получил. Все-таки стремная там ситуация. Отделятся, не отделятся. Короче, не дали им лицензию. Тогда они находят этого интенданта, начальника КЭЧ, который и подписывает на себя все документы. Что уж там думало его руководство — непонятно. Скорее всего, оно ничего и не знало. Как бы то ни было, трубы в Литву пошли. Правда, мы задержали некую толику в Москве на товарной станции, но большая часть ушла. И прямиком по морю за границу.
— А подполковник?
— Ему дали литовское гражданство, и он исчез. Наверное, приличный процент со сделки получил. Военная прокуратура ищет, но разве сейчас там найдешь…
— А Сванидзе?
— А что Сванидзе? В камере. И ничего в этом удивительного нет. Рэкет как явление — вторичное преступление. Он существует только там, где есть сверхприбыль, не облагаемая налогом. То есть, когда есть что изъять без контроля со стороны государства. Вымогательство как преступление существует в странах, где не отлажена налоговая система, где плохо работают налоговые службы, где понятие декларации о доходах для всех граждан без исключения сродни китайской грамоте. И люди вроде Сванидзе — я беру не контрабандный аспект, а финансово-криминальный — всегда будут находиться в перекрестии прицелов всякой шпаны. Ведь обрати внимание, пятьдесят штук нашел без проблем. Просто взял в тумбочке…
— Вот так! Рэкетир — санитар нашего дикого коммерческого леса. — Медведь подвел итог разговора со свойственной ему афористичностью.
4
Эти дни врезались в память многим. Каждый запомнил свое…
Сквозь бледную пустынную зябь рассвета катил зеленый «уазик» с тонкой, как комариное жало, антенной на крыше. На улице почти никого. В «уазике» тесно от переговоров в эфире.
— Ноль восьмой! Ноль восьмой, спишь, что ли? Дай точку!
— Ленинский, приближаемся к базе.
— То-то! Понял. Кати дальше.
«Уазик» с надписью «Аварийная» на борту свернул в тесный двор, приткнулся в углу. Четверо принялись выгружать сумки, коробки — не то сантехники, не то мастера из телеателье или телефонного узла. Из подъезда вышел еще один.
— Все готово.
— Понесли.
Лифтом — до упора, дальше — по пыльной лестнице на чердак, оттуда — на крышу. Парни собирают манатки, входят в подъезд. Лифт, скрипя и пощелкивая этажными переключателями, тянет их кверху. Щелчок, двери открываются с тяжелым вздохом туберкулезного больного. Металлическая лестница ведет на чердак. Лезть неудобно, особенно с аппаратурой. Последний из поднимающихся парней цепляется сумкой за проволоку. Сумка рвется. Вниз, в пролет, летит аккумулятор.
— С концами, блин…
— С чем тебя и поздравляю. Вычту из зарплаты. Сам объяснишь голодным детишкам, почему на молочишко не хватает.
На крыше, испещренной разводами черного свежего гудрона, устанавливают штатив. На штатив — камеру. Медведь снимает куртку. Под мышкой рыжая кобура с «макаровым». Примеряется к окуляру, наводит резкость. Проверяет связь. Все в порядке.
— Пока, Медведь. Точку знаешь: угол Ленинского. Объект будет там через час. Станцию не выключай. Камеру врубишь за полчаса до «стрелки», попробуй вытянуть обстановку. Вдруг контрнаблюдение увидишь. Да, кстати. Когда мы уйдем, забаррикадируй дверь чердака. А то, неровен час, без камеры останешься. Вот за нее выплачивать — всей жизни не хватит.
Медведь закуривает, затуманенными глазами глядит на низкие, но уже розовеющие над Москвой облака. Медведь в детстве гонял голубей. На крыше он как дома.
…Нет предела совершенству. Пока чекисты набирали навыки в борьбе с организованной преступностью, организованная преступность набиралась ума-разума в борьбе с чекистами и милицией. С каждым днем молодая криминальная поросль становилась наглее, тоньше, изворотливее. Они читали все материалы, касавшиеся деятельности правоохранительных органов, и выуживали из газетных статей и телепередач любые подробности, которые позволяли не наступить на грабли вторично.