Тогда-то Цытирик и записал: «Наша жизнь катится по замкнутой сфере, радиус ее черчу я. Если я остановлюсь, прекратится История.»
Гвадарий Фигософ прочитал это на одном из своих листьев, летавших по Альдебарану в поисках для него, Гвадария, новой, ни на что непохожей, интересной информации и, проконсультировавшись с Хартингским Временем, даровал Цытирику бессмертие, что, впрочем, уже известно. Однако об этом своем безценном подарке Гвадарий вскоре забыл.
Тем временем врунические войны уже переживали свою дурную бесконечность, и только Гвадарий Фигософ из своего растительного далека не слышал, а возможно, и не хотел слышать залпы орудий и бой барабанов. Правда, до него иногда доносились слабые их отзвуки, и он тогда умилялся, думал, что это веселятся кеоркийцы, устраивают, по своему обыкновению, праздничные салюты: у них что ни день — праздник, веселые ребята.
Но вот однажды по утру совсем от себя близко Гвадарий вдруг ощутил стойкий запах дыма и закричал в диком страхе:
— Эрумий, лес горит — эдак сгорю и я!
Эрумий страшно разорался, и ветер сразу подул в другую сторону, Фигософ быстро успокоился и снова предался прежним размышлениям, а Эрумий счел неразумным волновать Гвадария еще сильней по столь незначительным пустякам.
«Пусть они там все головы друг дружке поотрывают. Чем больше потерь — тем лучше,» — говорил себе Эрумий, когда к нему приносились гонцы со сводками. «Скоро и воевать будет некому. Так все и кончится само собой. Вот и заживем тогда прямо по Гвадарию: наступит, наконец, спокойствие, равновесие, невмешательство!» — говорил он гонцам.
Гонцы уносились обратно на бегущих скворчах, которые все-таки не были подобием остановившейся курицы, а были просто бегущими скворчами — порождением Альдебарана.
ЖИЗНЬ АЛЕНЬКИ В БАШНЕ, КОТОРАЯ КЛОНИТСЯ В СТОРОНУ РЕТЭЯ, И ПОСЛЕДУЮЩИЕ ЕГО ПРИКЛЮЧЕНИЯ
Риотрон доставил Аленьку в башню, которая клонилась в сторону Ретэя — самой яркой альдебаранской звезды. Эта башня на самом деле была настоящим дворцом, который состоял из пяти отдельных башенок, объединенных у основания общим залом для торжественных церемоний. Каждая башенка сияла своим цветом, а именно: красно-желто-зелено-синим и фиолетовым.
В зеленой башенке обучали на карков тех прикатчиков, на ком остановила свой длинный загибающийся ноготь Рэта Берга. Первым учеником зеленой башенки в тот момент, о котором идет речь, стал разумный грибенок Гришка, выкраденный разведчиками Альдебарана с недавно рожденной планеты Трандайка, находящейся в области повышенной гравитации, однако уже под завязку заселенной грибами.
Родители Гришки — старые грибы — не выдали Ноленсу секреты грибных военных изобретений — бесшумной пушки, бесшумных мин и клейкого пистолета, который стрелял сверхконцентрированным грибным соком, за что без всяких разговоров были отданы на растоптание великанам-карибам. Зато молодой грибенок Гришка по своей наивности все разболтал, и Ноленс, как и обещал, сохранил ему жизнь и после согласования с Рэтой Бергой направил его учиться на карка в башню, которая клонится в сторону Рэтея.
Вторым учеником этой башни стал Аленька.
Во время учебы их закоммутировали друг с другом, то есть процесс обучения велся последовательно-параллельным способом: сначала учили либо Аленьку, либо Гришку, а потом их шунтировали — превращали в сообщающиеся сосуды, чтобы их знания могли переливаться из одного в другого, пока не установятся на одинаковом уровне. Такое обучение было ранее проверенно на других космических образцах, оно давало быстрый положительный эффект.
Ученики, несмотря на принципиальную непохожесть и разность в происхождении и во взглядах, сразу подружились, и обучение пошло полным ходом. Они легко затвердили наизусть основные законы Кваркеронии, после чего дали подписку Рэте Берге, что лучше штивы ничего на свете нет. Штива — вот их идеал! Однако, Гришка все еще стонал во сне:
— Стон, стон, стон, — стонал Гришка во сне, — бедная моя грибница… вырвали тебя из Трандайки с корнем космические пираты — чтоб вам никогда не знать летнего дождика и тепла!
— Как ты плохо все забываешь, — сердился на Гришку разбуженный им посреди ночи Аленька. — Кажется, ведь уже договорились на всю жизнь, что мы с тобой настоящие карки и лучшей судьбы не бывает. Нет, опять начинаешь выгрибать. А ну повторяй за мной: я — карк на веки веков, горжусь этим и ни кем иным быть не желаю.
— Я — гриб, — плакал во сне упрямый Гришка. — Гриб на веки-вечные.
Однако то были ночные гришкины кошмары, а утром он забывался. Их проверяли днем, а не ночью, поэтому приборы в конце концов показали, что они готовы к настоящим испытаниям на карков.
Их вывели на задний двор и посадили на корточки перед необъятным полем штивы — преподаватели должны были выставить им коэффициент трудолюбия.
У Гришки он оказался необычайно высоким — даже выше, чем у знаменитых братьев Горохов. У Аленьки он оказался отрицательным. Испытатели пришли в полнейшее недоумение — за всю историю Альдебарана такого еще не случалось.
— А вы поделите мой каэф на два, половину — мне, половину — Аленьке, — спас положение грибенок Гришка.
Так и сделали, и получилось два средних карка. Чтобы они ничем особенным не выделялись среди других себе неподобных, их выкрасили в темно-темно зеленый цвет. Кроме того каждому из них подарили сборный домик, в котором они сразу могли зажить в Кваркеронии своим домом как уважающие себя карки. Перед отъездом оба бросили прощальный взгляд на свою башенку и поклялись перед ней никогда друг с другом не расставаться, поставить домики рядом, чтобы по вечерам, в свободное от штивы время, ходить друг к другу в гости.
Наконец за ними прибыл грузовой риотрон, чтобы умчать их в Кваркеронию. Они в него уселись, и Гришка тихо сказал:
— А вдруг все-таки еще удастся сбежать на мою Трандайку? Вот налетит ветер, подхватит нас с тобой, и махнем туда… Знал бы ты, как у нас на Трандайке замечательно пахнет грибами! Кругом, куда ни кинь взгляд, повсюду одни сплошные грибы, белые, красные, желтые, и шепчутся, прорастают, поют грибные песни, а кто еще и пушку бесшумную заряжает, чтобы жахнуть спорами на весь космос…
Гришка был мал ростом, он не доходил Аленьке даже до колена, и, чтобы услышать Гришку, тому то и дело приходилось к Гришке наклоняться, и водитель риотрона сердито прикрикнул на Аленьку, чтобы он перестал прятаться, а иначе риотрон будет возвращен назад — и пусть тогда Ноленс с ним разбирается сам.
Они перестали шептаться, но тут возникло новое непредвиденное осложнение: Гришка начал трясти шляпкой и страшно морщиться.
— Началось… — застонал Гишка.
Аленька за него перепугался, начал его успокаивать, спрашивать, что с ним случилось, может быть, температура…
Гришка шепнул:
Грибница зашевелилась: чувствую, скоро стану папашей-мамашей. Так прямо всего и выворачивает наизнанку, ой, как это все нестерпимо, кто бы мог подумать.
Аленька не поверил своим ушам:
— Да ты же сам еще такой грибенок и совсем пока без работы. Как же ты будешь детей своих кормить и воспитывать? Они же такие непослушные бывают.
— Разве детей это интересует — как их обеспечить? — вздохнул, страшно сморщившись, Гришка. — Но за себя-то я не боюсь, за себя я спокоен. Горбатиться буду на штиве и день и ночь — всех прокормлю — только бы они поддавались хорошему грибному воспитанию.
И действительно, гришкино предсказание сбылось: стоило им высадиться в Касаве, провинции Кваркеронии, как прямо перед избушкой хинга рядом с Гришкой запрыгало, зашумело его целочисленное новоявленное потомство. Гришка заботливо накрыл свое потомство коричневой шляпкой и в таком виде — все под одной шляпкой — предстали они перед хингом. Аленька стоял чуть поодаль, боясь шевельнуться, искоса поглядывал на шумное семейство, которое мог уничтожить одним неловким своим движением.