— Не знаю — так узнаю. Только прикажи сторожам, пускай выпустят нас отсюда живыми, а то уже грозились.
— Пожалуйста, выпустите меня живым отсюда вместе с живой Чапой! — умоляюще попросил Витя, обратившись к руке. — Я больше не хочу оставаться здесь, не хочу ничего забывать, а наоборот, хочу все вспомнить.
Рука Нака, наблюдавшая эту сцену, сжалась в кулак и грохнула по столу, потом хищно сграбастала Витю с Чапой и потащила их к мощному прожектору, который легко выжигал жизнь из всего, что попадало под его луч, включила прожектор, и в этот момент в кресле появился сам Нак Пакуа. Еще минуту назад он пребывал в состоянии своего невидимого глубокого погружения в окружающее пространство, то есть оглядывал его, проверяя, все ли там идет так, как ему хотелось бы. Он только что отследид полет Чим-чин-чимбурая, понаблюдал за хингом Мулле, удивился и обрадовался испарению старухи Чавоты и подслушал разговор бежавшего из альдебаранки Цытирика с безработным служкой Гутом — этот-то разговор и заставил его выйти из погружения и очутиться в своем рабочем кресле, где его на время погружения в пространство заменяла одна из его дежурных рук.
План созрел мгновенно. Той же самой рукой Нак выключил прожектор, а другой вернул Витю и Чапу туда, где они только что стояли. И только после этого он обратил свой мерцающий взор на мальчика и собаку.
Витя впервые видел Нака Пакуа так близко, и от его мерцающего взора мороз побежал у Вити по спине. Чапа смотрела на старика грозно — ей он казался совсем нестрашен, в любой момент она смогла бы легко перекусить его вялую и тонкую шею, которая сама на это напрашивалась. Старик, уловив ее мысли, спрятал тонкий отросток под воротник плаща.
Он молча разглядывал их, раздумывая над тем, как бы поприцельнее их использовать. Только малая часть его мозга занималась этими раздумьями, остальные пласты, секции и подсекции были подключены к другим объектам. У него была повышенная способность вмешиваться в чужие дела.
Высокоорганизованный, собранный неизвестно кем на самом тонком молекулярном уровне, впитавший в себя знания самых далеких и разных миров, Нак Пакуа решил завладеть полной властью на Альдебаране и распространить ее как можно дальше.
Ему уже давно надоело быть всего лишь первым Светилом на сиреневом небосклоне пространства Олфея, он чувствовал себя могучим, он чувствовал себя странным и понимал, что рано или поздно он будет просто обязан посягнуть на ход Хартингского Времени — возвыситься настолько, чтобы стать невидимым и неслышимым, как Хартинг. Теперь он был в силах предсказать, что Хартинг когда-то был таким же Светилом, каким сейчас был он сам, но при стечении благоприятных обстоятельств разорвал привычные связи, нырнул и сделался тем, кто он есть — Хартингом.
Первый, кто стоял у него на пути, от кого он хотел поскорей избавиться, был Гвадарий.
— Вот что, мальчик Витя, так и быть, я выпущу тебя отсюда живым вместе с твоей живой собакой, но только если ты готов исполнить одну мою просьбу. — Третья рука Нака открыла ящик стола и достала оттуда… — Вот тебе, Витя, пузырек и светящийся шарик. Вместе со своей Чапой ступай-ка ты сейчас за этим шариком в Кваркеронский лес, шарик этот будет твоим проводником, он знает, куда катиться, я его запрограммировал. В пути вас никто не тронет, даю тебе слово Нака. Там в лесу ты найдешь одну рощу, в центре рощи — поляну, а на поляне дерево. Огромное такое толстое дерево с ветками до самого неба. Его трудно с кем-то… то есть с чем-нибудь спутать. Это дерево надо хорошенько полить, то есть выплеснуть все содержимое пузыречка под самые его корешки, а то оно, бедняжка, сохнет, чтобы его спасти, я приготовил для него целебное лекарство. Польешь его, полечишь — и будешь навсегда свободен, даю тебе слово Нака Пакуа: иди, куда хочешь, делай, что знаешь. Ну как — договорились?
Ничего он Вите не приказывал, ничем его не стращал, а говорил с ним просто и буднично, как о самом обычном деле.
Вите даже не пришла в голову мысль отказаться. Он только захотел проститься с Ноленсом, однако Нак запретил ему это делать:
— Ноленс очень занят, ему не до тебя. Ну так, если согласен произвести поливку, смотри, не потеряй по дороге пузырек — в нем ценнейший продукт с Аджарты, настойка из тамошних грибов!
— Не боись — не потеряем, — пролаяла хрипло Чапа. — Я сама его подстрахую, твой продукт, — от меня он уж никуда не убежит.
— Сходу сделаетесь тогда героями Альдебарана, — усмехнулся Нак, — но смотрите у меня, чтобы без обмана. Я буду следовать за вами по пятам своим мысленным взором.
Нак дернул себя за бороду, за один из самых засекреченных волосков — и Лабиринт распахнул перед Витей и Чапой свои скрипучие ворота: они вышли из Лабиринта.
«Кажется, я ожил!» — думал Витя, легко шагая рядом с Чапой. Пузырек трясся у него в кармане.
Испуганные скворчи то и дело перебегали им дорогу, но Чапа не обращала на них внимания, она забегала на несколько шагов вперед перед Витей, потом бежала обратно, снова и снова переживая радость встречи. Витя улыбался ей, хотя лицо у него было задумчивым, а глаза смотрели в разные стороны, как и раньше.
Навстречу им неслась сложная чужая жизнь, полная тайн и чудес, но они — спаянные в земное двуединство — несли в себе старые свои миры, населенные простыми земными делами и томлением духа. Дух в них томился — он хотел домой.
ЛЕТУНЫ И ДРАКОН ЧИМ-ЧИМ-ЧИМБУРАЙ
Лететь на драконе было весело и ни капли не страшно. Гришкины дети во время полета все время вертелись, опасно перегибались вниз, распевали во все горло свои грибные веселые песни. Их ничуть не смущало то обстоятельство, что их безутешный отец остался где-то внизу. Они радовались, что вырвались из-под его опеки.
Аленька сидел рядом с Наташей. Они держались за руки и рассказывали друг другу о своих приключениях, стараясь перекричать грибенков.
Кеворка потерянно смотрел вниз на проносившиеся поля штивы, горы, озера и леса. Только здесь, на высоте, он ощутил тесную связь со своим краем. Эта связь была такая крепкая, что он чувствовал ее горлом, и ему было трудно дышать.
Деткис управлял драконом.
— Эй, Кев, куда лететь? — обратился он к Кеворке. — Чим-чин-чимбурай долго не протянет…
В тот момент они пролетали как раз над озером Больших Гудзонов и Маленьких также, где на берегу стояла поникшая Кима, но они ее не заметили, потому что Чим-чин-чимбурай выпустил сноп огня, и пламя бешенно заплясало у всех в глазах.
— Деткис, где ты… — послышалось вдруг Деткису.
Волны разгулявшегося после битвы гудзонов и аридов озера вспенились и поднялись ему навстречу.
Деткис вздрогнул.
— Кто-то меня позвал, но — кто? — воскликнул он. — Я слышал голос…
Тут началась дикая тряска.
Деткис смотрел в кулак во все стороны.
— Кто, кто меня позвал?
— За нами гонится Дзынь, — крикнул Кеворка, — быстрее, Чим, выжимай последнюю скорость! Скоро начнутся леса… Кваркерония…… там легко можем спрятаться, знаю одно место…
Дракон сделал резкий разворот, взмыл вверх и неожиданно для себя не удержал равновесия и перевернулся, так как был уже слишком стар для таких фигур высшего пилотажа.
Гришкины дети все как один попадали вниз, но не растерялись, а сцепившись в полете ножками и, раскачивая на головках туда-сюда разноцветные шляпки, стали медленно планировать, радуясь новой неожиданной свободе. Они были истинно Гришкиными детьми, потому что, с чем бы они в своей жизни ни сталкивались, все вызывало у них буйный восторг и ликование — чем дальше, тем веселее им было.
Они приальдебаранились на поляне в Кваркеронском лесу у подножия углубленного в себя Гвадария Фигософа, который в ту минуту приходил к новой сногсшибательной для него мысли, что весь свой затянувшийся век жил, рос совершенно неправильно, не в ту сторону рос и развивался, потому что исповедовал не тот принцип — любить надо! Любить все, что вокруг тебя и под твоей сенью живет и творится, и тогда… — Гвадарий распростер свои лапы, свои ветки, ему хотелось все и вся собрать у себя, спрятать и защитить от мыслимых и немыслимых опасностей, чтобы восторжествовала подлинная жизнь, которая, оказывается, есть любовь без конца и без края…