Гвадарий Фигософ замахал, закачал ветвями и притянул Кеворку к себе, к своему стволу — морщинистому и жесткому. Он узнал разведчика.
— О бедный-бедный, жалкий-жалкий, — прошелестел, прошептал, прокричал сначала тонким высоким, а потом грудным и низким голосом Фигософ, сотрясаясь от нахлынувших на него воспоминаний и только что родившихся, ранее не испытанных им чувств.
Этот голос надорвал Кеворке сознание: он узнал этот голос, который благославлял их, разведчиков, на дальние странствия, на великие подвиги во имя…
В это мгновение из-за дерева, то есть из-за спины Фигософа, высунулась чья-то рука, державшая под наклоном пузырек с прозрачной влагой. Маслянистая тяжелая жидкость стала медленно изливаться из пузырька и стекать-падать вниз. Там, куда она попадала, трава и листья быстро занимались тусклым недымным пламенем и тут же делались черно-серыми, скручивались в мягкие пепельные колечки, а потом этим пеплом устилали альдебаран, который расползался по всем швам, как старый-престарый скворч.
Фигософ почувствовал резкий запах и непривычное кронокружение.
Кеворка схватил эту руку, рванул к себе.
Перед ним стоял «один знакомый мальчик — глаза в разные стороны смотрят, волосы треплет ветер, и лицо у него задумчивое и не скажет он ни слова, покуда его не окликнешь раз или два…».
— Витя, ты?! — растерянно сказал Кеворка. — Витя, почему… что ты тут делаешь, зачем ты..?
Рука у Вити дрогнула, и влага перестала литься.
На поляну выбежала Чапа. Маленькие синие цветы запутались в ее голове. Чапа раньше бродячая была, пока снова с Витей не повстречалась, но теперь уже он не по рассеянности, а от души ее погладил, и она, счастливая, пошла за ним, и они вместе пришли сюда.
— Выполняю приказ Нака, — коротко объяснил Витя. — Выльем жидкость под корни дерева, будем свободны. Нак мне это сам пообещал.
— А как же мы? — расстроился Аленька.
— Не знаю. Нак про вас ничего не говорил, а я… я тогда не посмел за вас просить. Но мы с Чапой решили, как только получим свободу, сразу же пойдем искать вас.
Запах стал удушающим, все начали кашлять.
— Смотри, что ты сделал, умник! — Кеворка вырвал у Вити из рук пузырек. — Траву, кусты — умертвил, а дерево, дерево…
— А твое-то какое дело, предатель! Чего ты все время лезешь в наши дела? А ну отдай, что у Витьки отнял, и нечего тут лапать! — Аленька выхватил из Кеворкиных рук пузырек и выплеснул остатки жидкости под корни Гвадария.
Кеворка закрыл лицо руками.
— Нет нам прощения…
Фигософ тяжело закашлялся, зашатался, его охватил непривычный жар, и чтобы охладиться, он начал сильно раскачивать крону вверх-вниз, слева-направо. Все вокруг потемнело, поплыло, Гвадарий стал задыхаться и корчиться от страшной боли.
Из колючих кустов с шумом выбрался Раплет.
— Ага, — торжествующе заскрежетал он, — теперь уж точно вы мои — никто! Молодец, Кеворка, ловко ты их загнал в нашу ловушку! Скоро эта дубина завопит, — он кивнул на Гвадария, — и мы с тобой сразу начнем наши прихлопы и притопы.
— Он лжет, не верьте ему! — закричал Кеворка в отчаянии.
— А я что вам всегда говорил? Предатель — предатель он и есть! — заорал Аленька по своей привычке как резаный.
Раплет захохотал: он наслаждался местью.
Гвадарий весь почернел, кора слезла чулком с его мощного морщинистого ствола и там обнажилось дупло.
— Я вспомнил! — Кеворка бросился к дереву. — Я все вспомнил!
Он встал на цыпочки и заглянул в дупло.
Звездная ночь космоса холодно глянула ему в душу, он отпрянул назад и прошептал: «Выход… это — наш выход!»
Огромный мир оглушил его и наполнил светом и звоном.
— Я? — крикнул он в надежде на спасение.
— Они… — откликнулось слабое эхо ему и в нем самом.
— Они… — тихо повторил он и стремительно повернулся к землянам.
— Здесь — выход, спасение… ваше! Скорее сюда, я помогу вам…
«Они…» — пришел еще более мощный отклик.
— Земля вас зовет — слышите?!
Мы столпились у дерева, мы кричали, мы плакали от счастья и еще непонятно отчего.
— Кеворка, а как же Кима? А ты разве не с нами?
Услышанный нами голос далекой Земли вмиг соединил нас всех воедино. Мы схватились за руки. Чапа уцепилась за Витю всеми четырьмя лапами. Теперь мы по-настоящему снова стали своими, близкими и понятными друг другу.
Гвадарий громко застонал и с огромным усилием изверг из себя большую матрешку — целое семейство мал-мала-меньше — запретный, тайный плод своей любви. Его качало из стороны в сторону — одно резкое движение — и большая матрешка, кувыркаясь, полетела куда-то вниз, поблескивая светлым лаком при свете звезд. Он закричал от жалости к себе и ко всем остальным, которые жили и умирали с его знаменитым триединством на губах — «спокойствие, равновесие, невмешательство».
.. любовь, только любить… — стонал Гвадарий Фигософ не в силах овладеть собой.
Кеворка — красный от напряжения — протискивал всех нас по очереди в узкое чрево Гвадария.
Первым выбросился Аленька, за ним Витя с Чапой, потом — Наташа…
Очертя голову, с закрытыми глазами, летели мы за матрешкой — она знала дорогу. Мы летели домой — вольные мы птицы.
— Прощайте… — долго неслось нам вслед, — будьте живыми…
Цепкие руки Раплета схватили Кеворку.
— Негодяй, изменник, открыл чужакам наш выходной канал! — хрипел Раплет. — Взять его!
Невесть откуда на поляну просочились туманистые авезуды, которые могли превращаться во что угодно. Сейчас они выглядели великанами-карибами. Они схватили Кеворку и скрутили его винтом. И вдруг их руки ослабли, пот прошиб надменные лица, которые размякли и стали похожими на осевшее тесто. Тяжелый хрип раздался у самого уха Кеворки, и он увидел такие же размытые лица знаменитых альдебаранских ученых во главе с самим Наком Пакуа.
Послышался треск, завизжали колючие кусты, и, проклиная все на свете, на поляну выкатился вездесущий Цытирик, налегая из последних сил на тележку с вандарами.
Страшная картина представилась его взору.
— О Гвадарий, что с вами сделали! — зарыдал Цытирик и бросился на вздыбленные и обезображенные корни правителя Альдебарана и стал их гладить дрожащими руками.
«Так это и есть Гвадарий Фигософ?!» — ахнули про себя все присутствующие.
Фигософ зашелся долгим глухим лающим кашлем и, как слабоумный, просипел что-то нечленораздельное и судорожно затряс изуродованными лапами в чудовищных черных наростах.
Увидев Цытирика, Нак Пакуа несколько смешался — он не рассчитывал увидеть здесь этого бессмертного, этого плоского писаку, неизвестно за какие заслуги ходившего в авторитетах у Матери-Истории. Теперь, чтобы не прослыть навек грубым злодеем, надо было поставить последнюю точку, а может быть, последний восклицательный знак как можно более аккуратно, не запятнав себя.
Нак Пакуа нахохлился, чиркнул головой и взглядом приказал Раплету — давай.
— Это неслыханное злодеяние — дело рук изменника Кеворки и его сообщников-землян, с которыми он вступил в преступный сговор еще там у них на Земле, — начал Раплет. — Они уничтожили наше самое святое и высокое. Мало того, изменник открыл чужакам тайну выхода из пространства Олфея! Где гарантия того, что земляне теперь не пустятся в космический разбой, не примчатся завтра на Альдебаран? Гарантия есть! Она напечатана немыслимой силой ума и вдохновения на лице Нака Пакуа. Уже готовится его приказ: заменить растительное дело Фигософа спасительной и эффективной технобрутией. От имени всех, кто удостоин чести здесь присутствовать, я приветствую амеров и авезудов, которые говорят биобрутии свое решительное «нет». Отныне и навсегда только амеры и наш отец Нак Па… — голос Раплета оборвался, от большого внутреннего перенапряжения у него расплавились и полыхнули огнем контакты бимольного уровня.