Потом, несмотря на вежливые протесты, я отправился проводить гостей до лифта. Там меня удивил дежуривший у лифта милиционер. Постовский, узнав о милиционере, решил немедленно ретироваться. Он был остановлен и допрошен: кто он и откуда. Борис, сославшись на отсутствие с собой документов, выдал себя за члена Московской шахматной федерации Трунцевского. Трунцевскому КГБ не был страшен — тот умер за месяц до засады, установленной у нашей квартиры Гаврилиным.
Довольный своей находчивостью, Постовский отправился домой. Но ребята из КГБ не зря получали зарплаты. На следующий день после засады Постовскому позвонил работник Спорткомитета полковник КГБ Кулешов. Я не знаю структуры Спорткомитета СССР — был ли там специальный отдел КГБ, или работники сей организации были приписаны к отделам разных видов спорта. Было, наверное, и то и это. Известно, что Кулешов работал с шахматистами. Он потребовал, чтобы Постовский явился в главное здание КГБ на Лубянке и написал объяснение к событиям предыдущего дня.
Вскоре после бегства из нашей квартиры Постовского к нашим дверям подвезли телевизионную пушку, и, когда стали прибывать ожидавшиеся нами гости, их перед тем, как прогнать, фотографировали. Нас же весь тот день не выпускали из квартиры. Как я понимаю, КГБ хотел продемонстрировать нам и свою заботу, и власть. С властью у них, надо сказать, получалось лучше, чем с заботой.
Через несколько дней после описанного домашнего ареста я отправился к начальнику конторы спортобщества «Локомотив» Рязанской железной дороги, которому поручили меня трудоустроить. Я выяснил тогда, что каждое из многих направлений железных дорог, ведущих к Москве, имело свою контору спортивного общества — немереное количество контор и дармоедов.
Во время перестройки, в период поисков нормальности, все спортобщества со всеми этими конторами упразднят.
Молодой мрачный малый, похоже, не был рад моему визиту. Над креслом в его кабинете висел плакат PLO — Организации освобождения Палестины — террорист с ружьем. Где он взял этот плакат? Ни до этого, ни после я в Москве плакатов PLO не видел.
Мрачный малый предложил мне работу по проведению производственной гимнастики в различных подразделениях огромного Казанского вокзала. Ругая себя, что тащился к этому поклоннику Арафата через всю Москву, я отправился домой.
У Ани дела сложились лучше. В шахматном клубе при конторе «Локомотива» Московской области ей предложили заниматься ее любимым делом — учить детей шахматам.
Видимо, в нашем досье хранилась запись, что я в нашей семье представляю злое начало, а Аню, имеющую в паспорте запись «русская», еще можно спасти для советского режима. Им пришлось дожидаться наших демонстраций 1986 года, чтобы увидеть, кто из нас хороший, а кто плохой.
В какой-то момент, в конце осени 1983 года, КГБ предпринял попытку поссорить нас. Аню пригласили в Центральный шахматный клуб СССР, и его очередной директор, какой-то отставник, сказал Ане, что он хочет предложить ей давать сеансы одновременной игры. Сеансы были неплохим заработком, и по этой причине лекционное бюро Центрального шахматного клуба, ведавшее сеансами, было местом коррупции. За возможность давать сеансы нужно было платить взятки.
Аня на сеансы, конечно, согласилась. «Да, тут вам на наш адрес пришло письмо, — сказал Ане отставник и протянул ей конверт. В этот момент его кто-то позвал из комнаты. — Подождите, я сейчас вернусь», — сказал директор клуба и вышел.
Аня вскрыла конверт и прочла в письме, что во время недавнего участия в полуфинале первенства СССР я «затеял дешевый провинциальный роман» и разбил намечавшуюся свадьбу другу автора письма. Аня рассмеялась столь дешевой провокации и тут заметила, что директор уже вернулся и наблюдает за ее реакцией. Больше тому сказать Ане было нечего.
Никаких сеансов Аня, конечно, не получила.
Занятную промашку дал КГБ в том же 1983 году. На экспозиции в Центральном выставочном зале художников на Кузнецком Мосту, посвященной Всесоюзной Спартакиаде народов СССР и спорту, красовалась картина «Поединок». На картине была изображена Аня, сражающаяся на огромной шахматной доске с монстрами. С какими монстрами Аня тогда сражалась, было хорошо известно.
Автором картины была чудесный художник Ителла Мастбаум, жена моего друга Феликса Фильцера. Сейчас они живут в Израиле в поселении Долев рядом с семьей моей сестры Бэллы.
Вот что странно: наши с Аней имена в ту пору вымарывались. В вышедшей тогда книге, посвященной шахматным первенствам Москвы, годы, когда чемпионами становились я среди мужчин или Аня среди женщин, просто не упоминались. А портрет на выставке в центральном зале Москвы КГБ проморгал.