Мы решили поехать к кому-нибудь из знакомых отказников и предложить участие в нашей демонстрации. Договариваться нужно было в секрете, иначе человека могли похитить по дороге на демонстрацию, как похищали в первые два дня кампании нас.
Выбор пал на отказников нашего призыва, 1979 года, ученых-биологов Володю Апекина и Катю Сказкину. Они вместе со своей дочерью Катей-младшей, талантливой художницей по керамике, представлялись нам людьми более решительными, чем большинство наших прочих знакомых. К тому же Володя находился в отчаянной ситуации. Ему необходима была операция на сердце, и делать эту операцию нужно было, естественно, не в Союзе. От кого-то я слышал, что Володе грозила и ампутация ноги.
Мы отправились к Апекиным на Рязанский проспект. Их, конечно, дома не оказалось. Прошлявшись часа полтора по проспекту, омерзительно безобразному, как большинство московских новостроек того периода, мы дождались их.
За чаем на кухне я рассказал о нашей кампании.
— Похоже, санкции на нашу посадку КГБ не получило. Выйдя на демонстрацию с нами, можно оказаться защищенным этим отсутствием санкции. С другой стороны, терпеть разрастание демонстрации они не могут. Значительна вероятность того, что просто отпустят.
Над столом повисла напряженная тишина. Секунд на двадцать. Может быть, на полминуты.
— А что… я выйду, — произнес Володя.
Мы обговорили все детали и отправились домой.
На следующий день Володя Апекин поджидал нас на лавке у памятника Гоголю. И надо же было такому случиться, мы запоздали. Минуты на две или на три. Эти минуты, Володя рассказал мне потом, были самыми страшными минутами в его жизни. Наконец с огромным облегчением он увидел, как мы пересекаем площадь и направляемся к памятнику.
Опираясь на палочку, Апекин поднялся с лавки у памятника нам навстречу. Мы стали в ряд и сняли куртки. На Володиной груди, на синей майке красовалась аппликация: «Отпустите нас в Израиль».
Я почувствовал — или мне почудилось — замешательство в среде поджидавших нас гэбэшников. Наверняка уже звонили телефоны в каких-то кабинетах на Лубянке, а может быть, и на Старой площади. Наконец к нам подошли милиционеры и потребовали, чтобы мы прошли к милицейской машине. Опираясь на палочку, Володя заковылял к машине.
— Мы не пойдем, — привычно заявили мы с Аней.
— Я тоже не пойду, — передумал Володя и вернулся в строй.
Надо отдать должное милиционерам: Апекина, я видел, они несли очень осторожно.
В тот день мы пробыли в милиции дольше обычного. Где-то велись обсуждения, кто-то получал втык. Наконец появились гэбэшники и приказали нам снять наши майки с аппликациями. Володя стал расстегивать куртку.
— Мы не снимем, — сказали мы с Аней.
— Я тоже не сниму, — присоединился к нам Апекин, вновь застегивая куртку.
Когда двое держат, а третий снимает майку — ничего не поделаешь. Мы с Володей подчинились неизбежному. Но не Аня. Она вырывалась и стойко противилась насилию. «Теперь вы увидите, кто из нас плохой», — злорадно подумал я. А может быть, Ане, долго работавшей над аппликациями, было жаль своей работы…
Освободившись, Володя поехал домой, а мы направились к телефону-автомату, из которого я все последние дни после демонстраций обзванивал корреспондентов. Автомат тот притулился к зданию Министерства иностранных дел СССР на Смоленской площади и в отличие от большинства московских автоматов всегда был исправен. Думаю, что он и прослушивался всегда. Впрочем, как и телефоны западных корреспондентов, которым я звонил.
Я рассказал корреспондентам историю Апекина, присоединившегося к нам, и пообещал, что 11 мая, когда в Нью-Йорке намечалась стотысячная демонстрация в защиту советских евреев-отказников, мы в Москве тоже выведем на демонстрацию группу людей.
С моей стороны такое заявление было не полным блефом. Я чувствовал, что есть отказники, готовые присоединиться к нам.
В тот вечер к нам домой приехал милиционер и привез повестку явиться в ОВИР на следующий день в четверг 8 мая к 4 часам пополудни. Очевидно, они хотели сорвать нашу демонстрацию, назначенную на три.
Мы поехали в ОВИР с утра. Известная всем отказникам Москвы инспектор Сазонова приняла нас сразу. Впрочем, мы разделились. В кабинет вошел я, а Аня осталась ждать снаружи.
Сазонова предложила мне взять домой и вновь заполнить анкеты, поскольку старые, заполненные семь лет назад, устарели. Я ответил, что зачем, мол, попусту заполнять анкеты. Пусть она лучше скажет мне, намерены ли они нас отпустить. Сазонова отвечала что-то нечленораздельное. Я настаивал. В конце концов Сазонова произнесла: «Принесете заполненные анкеты и получите открытку».