Открыткой называли документ, в котором было сказано о разрешении на отъезд и было указано, какие действия нужно совершить, чтобы получить выездную визу. Это походило на победу.
Я покинул кабинет. Снаружи Аня сообщила мне, что, вслушиваясь из-за двери в перебранку, она явственно слышала, как Сазонова все время кричала мне: «Вам разрешено», а я каждый раз что-то возражал ей. Это означает, что мой слух отказывался воспринимать фразу, которую я тщетно ждал долгие семь лет. Сознание не принимало ее.
Я позвонил Апекину и сказал, что на демонстрации мы больше не выходим — нас отпускают. Володя ответил, что подумает, что ему делать дальше.
Я испытывал некоторую неловкость перед Апекины-ми. Мы использовали Володино мужество, а теперь бросали его.
На следующее утро к нам пришла мама и сказала, что звонил Апекин и просил меня перезвонить ему. Я отправился на квартиру родителей. Отцу, как ветерану войны, поставили телефон, который, как у отца диссидента, тщательно прослушивали. На это Апекин и рассчитывал.
— Я напишу открытое письмо на Пагуошскую международную конференцию, — передавал через телефон моих родителей угрозы КГБ Володя, — напишу еще в какие-то инстанции.
— Мм-да-а-а, — мычал я расстроенно. — Очень Пагуошская конференция ему поможет.
Через два часа мама пришла к нам опять. Апекин просил позвонить ему еще раз. Я уже догадывался, что услышу.
— Я решил выйти на демонстрацию один, — услышал я в трубке.
— Вот это правильно, — поддержал я Володю.
Я догадывался, что на Лубянку поступил окрик со Старой площади, и КГБ должен был прекратить наши демонстрации немедленно. Все же выйти на демонстрацию одному, не имея относительной защиты, которую давала нам наша шахматная известность, я понимал, было нелегким решением.
Слава богу, угроза Апекина, переданная через телефон моих родителей, сработала. За несколько часов до демонстрации, на которую с Володей решила выйти его дочь Катя, милиционер доставил Апекиным открытку с разрешением покинуть Советский Союз. В Америке Володе сделали успешную операцию на сердце. И до сего дня — двадцать один год спустя — Апекин продолжает успешную научную работу в Массачусетском технологическом институте.
Неделю мы заполняли анкеты, получали какие-то дополнительные справки, и 15 мая, ровно через семь лет после подачи документов, мы опять были в Колпачном переулке, столь хорошо знакомом московским евреям, и вручили бумаги Сазоновой.
— Все в порядке, можете идти, — сказала она нам.
— А где же открытка?!
— Так вам сразу и открытка, — сыронизировала инспектор ОВИРа. — Ждите. Получите по почте.
— Мы уже семь лет ждем.
— Подождете еще.
С тяжелым сердцем спустились мы от Колпачного переулка к Старой площади. Мы надеялись, что наша борьба окончена. Похоже, это было не так.
Мы зашли в какой-то музей, размещавшийся в старой церкви, прятавшейся среди тяжелых зданий огромного комплекса ЦК КПСС. Постепенно решение вызрело.
Я набрал номера нескольких друзей-отказников, в телефонах которых был уверен. Телефоны эти прослушивались круглые сутки. «Нас обманули», — сообщил я им. — Завтра мы вновь выходим на демонстрацию».
Когда мы добрались до Строгино, нас дома уже ждал милиционер с открыткой: принесите такие-то документы, получите выездную визу.
Мы показали невероятную, казалось, вещь. В Советском Союзе можно провести демонстрацию протеста против действий властей и с вероятностью, отличной от нуля, добиться своего, а не загреметь в тюрьму.
Уже в дни сбора справок для выезда я свел вернувшегося за год до того из заключения отказника Бориса Чернобыльского с западными корреспондентами. Боря уже готовил новую демонстрацию. Вскоре он вывел свою семью — жену и троих детей — к Большому театру. Впятером они развернули лозунг «Чернобыльских — в Израиль».
В отличие от нас Чернобыльские не предупреждали власти заранее о своей акции и застали КГБ врасплох. Дело было через три недели после чернобыльской катастрофы, и гэбэшники, которыми в те времена кишел центр Москвы, никак не могли врубиться, что означает странный текст. Он звучал даже несколько антиизраильски. Может быть, даже был намек на то, что ядерный реактор в Чернобыле взорвали евреи. В этом случае такая демонстрация могла бы быть и разрешенной.