ЧК ошибочно полагала, что Гарольд Уильяме, журналист, работающий на «Тайме» и ставший в 1922 году главным редактором отдела международной информации этой газеты, и сотрудник СИС Пол Дьюкс были теми людьми, которые оказывали главное влияние на Керзона и Черчилля в их яром сопротивлении подписанию англо-советского торгового соглашения. Это, в некоторой степени, отражало тенденцию, превалировавшую как в ЧК, так и среди некоторых иностранных обозревателей, переоценивать влияние «Тайме» и британской спецслужбы в коридорах власти Уайтхолла. Представление о том, что Уильяме и Дьюкс якобы играли некую отрицательную роль, вполне возможно, было вызвано замечаниями Рэнсома в их адрес. В свое время Рэнсом дружил с Уильямсом, но потом резко порвал с ним из-за его ярой враждебности по отношению к большевикам. Что же касается Дьюкса, Рэнсом испытывал неприязнь к нему из-за его сотрудничества с СИС. По его словам, секретные задания, которые Дьюкс выполнял для СИС, заставляли его «думать о России примерно то же самое, что думает загнанная лиса об охотнике». ЧК также ошибочно считала Уильямса баронетом, «женатым на некой Тырковой, которая, по-видимому, является дочерью одного известного политического деятеля, придерживающегося консервативных взглядов партии конституционных демократов». Прочитав доклад ЧК, Ленин счел нужным внести некоторые исправления и написал Дзержинскому записку, в которой сообщил, что жена Уильямса была не Тыркова, а Тыртова и сама была «очень известной кадеткой». («Моя жена хорошо знала ее лично еще в молодости.»)
Поскольку Рэнсом всегда старался преувеличить свои связи и влияние в британских правительственных кругах, это, по-видимому, явилось причиной заблуждения ЧК относительно того, что его поездка в Россию в начале 1921 года была частью специального задания, полученного им и еще одним английским бизнесменом по имени Лейт от Ллойда Джорджа, целью которого было способствовать заключению торгового соглашения. Рэнсом пытался убедить ЧК в том, что по сравнению с Англией «Советский Союз имеет большее влияние на Восток, а мусульманский мир более расположен к русскому влиянию, чем к английскому». Из этого ЧК сделала неправильный вывод, решив, что поскольку «Англия не в состоянии оказать серьезного противодействия распространению советского влияния на Восток», она решила ускорить подписание торгового соглашения. Рэнсом также сообщил ЧК, что комментарии в английской прессе о кронштадтском мятеже и оппозиции большевикам в Москве и Петрограде носили характер «организованного давления на британское общественное мнение», направленного на срыв торгового соглашения. В докладной записке ЧК говорилось: «Рэнсом считает, что в настоящий момент советскому правительству следует опубликовать информацию, отражающую действительное положение вещей.»
Ознакомившись с докладом ЧК, Ленин писал Дзержинскому: «По моему мнению, это чрезвычайно важно и, возможно, абсолютно верно.» Ленин и ЧК придавали такое большое значение зачастую далекой от истины информации Рэнсома о британской политике отчасти потому, что он говорил им именно то, что они ожидали услышать, а это, в свою очередь, служило питательной средой для их теорий заговоров. Рэнсом практически не располагал никакой секретной информацией, которую он мог бы выдать большевикам. Однако он изо всех сил старался помочь им добиться дипломатического признания на Западе.
Первый шаг на этом пути был сделан в марте 1921 года, когда был подписан англо-советский торговый договор. С этого момента интерес ЧК к Рэнсому значительно возрос. Он познакомился и вошел в доверие к главе британской торговой миссии Роберту Ходжсону, который, судя по всему, не подозревал о связях Рэнсома с ЧК. В мае 1923 года торговое соглашение между Россией и Великобританией было поставлено под угрозу разрыва. Так называемый «ультиматум Керзона» обвинил Советское правительство в антибританской пропаганде и подрывной деятельности в Индии и соседних с ней странах. Рэнсом впоследствии рассказывал, что подолгу обсуждал этот «ультиматум» с Чичериным, его заместителем Литвиновым и, возможно, с сотрудниками ГПУ, хотя в его мемуарах об этом не говорится ни слова. Он считал, что хотя Керзон продолжал занимать откровенно враждебную позицию по отношению к Советской России, в целом правительство Великобритании хотело сохранить существующие отношения. «Никогда в жизни я не пил так много чая за столь короткий промежуток времени, как это было в Кремле,» — писал Рэнсом. В его дневнике есть запись о том, что он четыре раза встречался с Литвиновым, три раза с Чичериным, два с Ходжсоном и по одному разу с Бухариным и Зиновьевым, и все это за четыре дня.
Ходжсону было запрещено обсуждать «ультиматум Керзона» с представителями Комиссариата иностранных дел. Тем не менее Рэнсому удалось уговорить его на «случайную» встречу с Литвиновым в подмосковном лесу. Восемь месяцев спустя заветная мечта Рэнсома была воплощена в жизнь: дипломатическая блокада Советского Союза была прорвана. В январе 1924 года после того, как британское правительство впервые возглавил представитель Лейбористской партии Рамсей Макдональд, в Москве состоялась церемония, на которой Ходжсон вручил Чичерину официальную ноту, признающую советский режим в качестве правительства России de jure. Присутствующий на этой встрече Рэнсом впоследствии писал: «Это был один из самых счастливых дней в моей жизни. „Война“, которую я вел более пяти лет после подписания перемирия в 1918 году, была окончена.»
В начале двадцатых годов британская разведка располагала более обширной информацией о советской внешней политике по сравнению с той информацией о Великобритании, которая имелась в распоряжении ЧК. Советская Россия еще не обладала теми возможностями, которые были у царского правительства, благодаря усилиям чрезвычайно важной службы перехвата дипломатической разведки при Министерстве иностранных дел. В течение первого десятилетия пребывания большевиков у власти советские разведывательные органы страдали от двух наиболее серьезных недостатков. Во-первых, большевики, боясь использовать сравнительно сложные коды и шифры, которые они унаследовали от царского режима, ввели менее надежную систему передачи секретной информации, на первоначальном этапе основанную на простом методе перестановки букв. Во-вторых, сильнейшая в мире царская служба дешифровки была разогнана и, к несчастью для большевиков, некоторые ведущие ее сотрудники бежали за границу.
Глава русской секции британской службы военной шифровки, Школы шифровальщиков правительственной связи (ШШПС), — предшественницы сегодняшней ШКПС (Штаб-квартира правительственной связи), — Эрнест (Фетти) Феттерлейн был сотрудником царского «черного кабинета». Спрятавшись на борту шведского корабля и благополучно переждав обыск, он сумел бежать вместе со своей женой в Великобританию. По словам Феттерлейна, он был ведущим шифровальщиком царской России и имел ранг адмирала. Его коллеги в ШШПС рассказывали, что он был «лучшим по книжным шифрам и другим кодам, расшифровка которых требовала широких познаний». Известнейший американский криптограф Уильям Фридман встретил Фетти вскоре после войны. На него произвело сильное впечатление большое рубиновое кольцо на указательном пальце правой руки Феттерлейна. Он рассказывал: «Когда я проявил интерес к этому необычному драгоценному камню, он рассказал мне, что это кольцо было подарено ему в знак признания и в благодарность за его криптографические успехи во время службы последнему русскому царю Николаю.»
По иронии судьбы, в числе его заслуг была и дешифровка британской дипломатической почты. За первые десять лет после революции его главным достижением была дешифровка русской дипломатической почты, на этот раз для англичан. Хотя сам Феттерлейн говорил с сильным русским акцентом, он был незаурядным лингвистом. Английский он выучил, главным образом, читая «Могильщика Блейка» и другие популярные детективные романы. Иногда он веселил своих коллег в ШШПС такими непривычными для английского уха выражениями, как «Кто замел мой карандаш?» или «Да он был стукачом!». Феттерлейн редко вспоминал дореволюционную Россию. Но иногда его коллегам удавалось вызвать его на откровенность, сказав ему что-нибудь такое, что наверняка должно было вызвать возражение с его стороны, например: «А правда, г-н Феттерлейн, царь был физически очень сильный и здоровый человек?» — они слышали возмущенный ответ: «Царь был тряпка, без единой мысли в голове, хилый, презираемый всеми.»