Сколько же их было всего?..
Дзержинский, Менжинский, Ягода, Ежов, Берия, Абакумов, Серов, Шелепин, Семичастный… Все они, ныне уже бесконечно далекие, всесильные и неизменно смотревшие в рот своему хозяину предшественники Андропова, садившиеся в это черное кресло, в котором по-настоящему постигали необозримые, фантастические и от того особенно страшные возможности ПОДЛИННОЙ власти над людьми и событиями в огромной стране, думали примерно так же, как он. Но ни одному из них так и не удалось сделать этот самый последний шаг к сверкающей вершине: когда до заветной цели оставались считанные метры, буквально один шаг, эти умные, коварные, хитрые, просчитывавшие, казалось бы, все на свете люди внезапно срывались в пропасть, не предусмотренную даже их изощренным инстинктом самосохранения, и бесследно исчезали в пучине кипящей лавы не затихающей ни на секунду борьбы за политическую власть в самой непредсказуемой и страшной державе планеты.
Юрий Владимирович Андропов лучше чем кто-либо знал, что в сталинский период ни одному из его предшественников на посту шефа тайной охранки не выпала привычная для большинства простых смертных доля отойти в мир иной естественно, в своей постели, под скорбные причитания родных и сочувственные возгласы друзей. И если прославленную и незапятнанную «ленинскую гвардию» — неподкупного фанатика и изощренного садиста Феликса Дзержинского, а также его преемника на посту шефа ВЧК — ОГПУ, искуснейшего политического интригана и умницу Рудольфа Менжинского торжественно хоронили у Кремлевской стены в крикливо-романтических традициях ссыльно-лагерного постбольшевизма — обернутыми в бархатный кумач пролетарских знамен, под трескучие речи и совершенно убийственные в своей риторической бессмысленности клятвы товарищей по бессмертному делу мировой революции, то с начала тридцатых годов Сталин попросту наплевал на весь этот лубковый исторический макияж и, открыто обвиняя начальников созданного собственными же руками сурового карательного аппарата в измене принципам социалистической законности и коммунистической морали, расстреливал их как бешеных псов, без суда и следствия, в назидание всем. Сталина пережил только один хозяин желтого дома на Лубянке — Лаврентий Павлович Берия. И то ровно на год — ему пустили пулю в затылок в том самом лубянском подвале, где Лаврентий Берия втайне мечтал увидеть когда-нибудь своего валяющегося в ногах с мольбами о прощении рябого, усатого и ненавистного ему на протяжении долгих, мучительных лет хозяина. Впрочем, у Андропова были достаточно веские основания предполагать, что так внезапно грянувший апоплексический удар, сваливший в могилу живучего как кошка и никому не доверявшего до самого конца Иосифа Виссарионовича Сталина, вполне мог быть последним способом самозащиты попавшего в опалу Берия, которому к началу 1953 году практически уже нечего было терять…
Кварцевые часы чуть слышно клацнули, ненавязчиво напомнив хозяину огромного кабинета с шелковыми — как в фойе провинциального академического театра — портьерами о своем перманентном и необратимом существовании.
8.48.
Андропов какое-то время смотрел в одну точку, отмеченную его подсознанием где-то между огромным, во весь рост, портретом еще молодого, стройного, в привычной защитной гимнастерке и фуражке с вышитой красной звездой Феликса Дзержинского и швейцарскими кварцевыми часами фирмы «Лонжин», потом придавил указательным пальцем квадратную клавишу селектора по правую руку от себя, тут же вспыхнувшую в ответ рубиновым сиянием, и, не отрывая сосредоточенного взгляда от выбранной точки, внятно произнес:
— Я в Кремль. Должен быть в девять…
И все же что-то мешало ему встать, проследовать в конец своего необъятного кабинета, натянуть пальто, привычно, заученным движением, нахлобучить шляпу и спуститься на лифте непосредственно в специально отгороженный отсек внутреннего гаража КГБ. Какая-та неведомая сила притягивала взгляд Андропова к магической точке на белой стене и властно уносила мысли от настоящего к прошлому, ушедшему, но тем не менее никогда не покидавшему этот страшный кабинет…