— А почему ты спросила?
— О шпионах?
— Нет, о Ремарке.
— Я просто представила себе, что сейчас ты откроешь дверь…
— Ну и?..
— И выяснится, что специально ради нас чуть подгнивший Гниличка выгнал на мороз штатных работниц публичного дома, который он содержит на паях с правительством Чехословакии. Просто взял и грубо, по-гнилому, вытолкал. В одних комбинациях. А тебе, как человеку порядочному и, возможно, набожному, будет стыдно, что твоя невеста, после стольких физических и духовных мук, увидит следы разнузданных оргий, мятые измызганные постели, какие-то эмалированные тазики, мерзопакостные картинки на стенах… И поэтому ты возьмешь меня на руки и тихо скажешь: «Закрой глаза, дорогая. Это зрелище для закаленных»…
— Откуда ты знаешь все это?
— Что?
— Ну, не в советской же школе тебе рассказывали, как выглядит публичный дом?
— А в американской рассказывают?
— В моей стране это разрешено официально.
— А в моей — неофициально. Разницы никакой, милый. И потом я видела такое в фильме «Лимонадный Джо».
— А это еще что?
— Пародия на вестерн.
— Советская?
— Чешская.
— Хорошая?
— Если не видеть оригинала — просто замечательная.
— Вэл, признайся: ты всегда была такой моралисткой?
— Только после того, как стала агентом КГБ.
— За это они и решили тебя убрать, да?
— Ага. Им не понравилось, что идиоматическое выражение «Еб твою мать!» я стала произносить с французским прононсом. Это потеря классового чутья. Такого они никому не прощают.
— Господи, что же они с тобой сделали в этом монастыре?! — Юджин легко, как пушинку, подхватил меня на руки, толкнул дверь ногой и прошептал мне на ухо: — Закрой глаза, дорогая. Это зрелище для закаленных…
Зажмурившись, я обхватила Юджина за его многострадальную шею и уткнулась в колючую шерсть свитера. Запахи нового жилья, как ни странно, не вызвали во мне ощущения тревоги. Пахло несовременной мебелью, древесным лаком и отдаленно, полунамеком — ванилью. Видимо, не так давно в этой квартире кого-то угощали бисквитным пирогом…
— Юджин, ты скажешь, когда я могу открыть глаза?
— Ага. — Я почувствовала, что он остановился. — Вот только удостоверюсь, что Гниличка окончательно уничтожил следы разгула, и сразу скажу.
— Ты, главное, не торопись, милый.
— Почему?
— Потому что мне так очень удобно.
— Если я тебе скажу, что вышеозначенных следов нет и в помине, ты мне поверишь?
— С трудом.
— Тогда все! — Юджин шумно вздохнул и опустил меня на пол. — Открывай глаза, я хочу курить!..
Первое, что я увидела, разлепив веки, был изумительной красоты темно-вишневый буфет — сплошные переплетения тончайшей резьбы по мореному дубу, украшенные медными ручками. Окинув взглядом довольно просторную комнату с зашторенным окном, я убедилась, что антикварный буфет не был в ней инородным телом и выступал в ансамбле с такими же старинными и очень красивыми предметами мебели — трехстворчатым трюмо, секретером, диваном, двумя высокими креслами, обитыми темно-вишневым, под цвет буфета, репсом, и круглым, без скатерти, столом в центре.
Обстановка этой удивительной комнаты настолько поразила меня, что я даже не заметила, как Юджин стянул с меня пальто, усадил в кресло и куда-то исчез.
Внезапно с меня словно слетело оцепенение.
— Юджин, ты где?
— На кухне!
— Продолжай говорить — я попробую отыскать тебя по голосу…
Встав с кресла, я вышла в узкий, оклеенный темными обоями коридор, по обе стороны которого были врезаны две двери, свернула направо и увидела ярко освещенную кухню. Сомнений не было: мы находились в обычной городской квартире, скорее всего, трехкомнатной. Все в этом доме было сделано по советским стандартам — метраж, планировка, удобства… Исключение составляла, пожалуй, только старинная мебель, хотя и она меня особенно не удивляла: в старых московских, ленинградских или кишиневских квартирах дореволюционные буфеты и трельяжи тоже не были редкостью, хотя и сходили постепенно на нет под натиском современных «соцовских» мебельных гарнитуров — стандартных и малогабаритных, как типовое жилье для типовых людей с типовой зарплатой.
Юджин сидел на корточках перед распахнутым настежь холодильником и о чем-то сосредоточенно размышлял.
— Ты чего такой грустный?
— Содержимое холодильника навеяло кручину, — он почесал в затылке.
— Если ты оплакиваешь социалистическую экономику, то совершенно зря… — я подошла сзади и положила обе руки ему на плечи. — Как говорится, не хлебом единым, милый…