Юджин усадил меня впереди, дождался, пока Бержерак уместится на заднем сиденье, затем сам сел за руль и рывком тронул машину.
— Ты не хочешь сказать мне, где ты будешь? — тихо спросила я по-русски.
— Мы встретимся в Вене. Обещаю тебе…
— Ты можешь сделать для меня одну вещь?
— Что?
— Ведь ты будешь в аэропорту до конца?
— Да.
— И дождешься, пока мы пройдем контроль? — Да.
— Если ты увидишь, что все… ну, провалилось… Что меня опознали и схватили… Сделай со мной что-нибудь!
— О чем ты, милая?
— Убей меня, — тихо попросила я. — Застрели. Или дай мне прямо сейчас какой-нибудь яд. У тебя же есть — все шпионы носят ампулы, зашитые в воротник…
— Не пори чушь, Вэл!
— Тебе жалко? Если они меня схватят, я не хочу жить…
— Они тебя не схватят!
— Кого ты успокаиваешь?
— Завтра в Вене, не позже шести утра, я буду в аэропорту, и мы встретимся. Слышишь?! В шесть. Мы сядем с тобой в роскошную машину, ты смоешь с себя этот катастрофический грим, и мы поедем по изумительно красивой дороге в самую прекрасную и тихую страну в мире. А по дороге заедем в один маленький ресторанчик на границе Австрии и Швейцарии, где ты поймешь, наконец, как надо делать яичницу с беконом…
— Свинья!
— Наконец-то я услышал родные интонации!
— Юджин, когда я в последний раз говорила, что очень люблю тебя?
— Пять часов и пятьдесят три минуты назад.
— Все верно: именно столько времени меня насиловал у зеркала твой Бержерак!
— Думай только обо мне, Вэл, и все будет хорошо. Все должно быть хорошо.
— Почему должно?
— Потому что я верю в Бога, — чуть наклонившись в мою сторону, прошептал Юджин. — А Бог, в общем и целом, очень порядочный господин…
В ту ночь я его больше не видела. Как заправский шофер, он притормозил у стеклянных дверей двухэтажного терминала аэропорта, выгрузил на тротуар два чемодана (это уже был другой багаж — солидные кожаные баулы благородного коричневого цвета) и, вежливо помахав нам, уехал.
Погрузив чемоданы на тележку, Бержерак — воистину заботливый отец будущего потомства — взял меня под локоток и, как стеклянную, повел к стойке регистрации. Пока мы подошли к последней черте, я взмокла как мышь. И не только потому, что в помещении аэропорта было очень тепло, а снять пальто я не рискнула. Надувной пояс жестоко давил мне на живот и бедра, обещанный Юджином «килограмм первоклассного грима», как пара яичных белков, размазанных по морде, стягивал мое лицо мертвой хваткой, отчего я казалась себе не просто неестественной — демонстративно фальшивой. Короче, если бы в этот момент оперативная обстановка потребовала изобразить родовые схватки, я сделала бы это безо всяких усилий.
У стойки, где регистрировались пассажиры на Вену, уже стояло около двадцати человек — в основном, судя по одежде и горловой, напоминающей вороний грай речи, австрийцы. Кое-какой опыт у меня уже был, и, стараясь, чтобы это не выглядело слишком демонстративно, я оглядывала огромный зал, пытаясь определить, кто же следит за всеми подозрительными, где та хитрая рожа в штатском, с газетой или сигарой, которая опознает во мне самую крупную американоизраильскую шпионку XX века и издаст победный клич: «Ребята, бля, ату ее!»
Но ни один человек, кроме самой себя, не казался мне подозрительным. Кожей я чувствовала, что Юджин где-то здесь, совсем рядом, однако старалась не думать об этом.
Тем временем «муж» довел меня до стойки регистрации. Галантные австрийцы, едва завидев мою натурально страждущую физиономию вкупе с неимоверным брюхом, тут же расступились. Девица с крылышками в петлицах форменного пиджака сноровисто проштемпелевала билеты и вместе с синими паспортами протянула их Кевину.
Бержерак опять взял меня под руку, и мы прошли через турникет в небольшое помещение, где сновали несколько таможенников в синих пиджаках. Один из них, увидев очередных клиентов, повернулся к нам и сделал приглашающий жест рукой.
Начиналось самое ужасное.
В этот критический момент — совершенно понятная реакция на неотвратимость надвигающегося кошмара — я с ужасом ощутила, что если сейчас же, сию же секунду, не попаду в туалет, то оскандалюсь самым постыдным образом. И, абсолютно ничего не разыгрывая, я схватилась за живот и охнула.
Бержерак был неподражаем. Он ринулся ко мне со страстью степного волка, готового разорвать на кусочки весь мир во имя своей самки и будущего потомства. Сцена получились поистине мхатовская — натуральная, живая и, главное, драматическая.