— А тот человек ее не проявил?
— Проявил, Юрий Владимирович. Но поздно.
— Жаль… — Андропов откинулся на высокую спинку кресла и закинул руки за голову. — Очень жаль, Юлий Андреевич. Потому что этот американец, которого ваши люди проворонили в Схипхоле, сейчас нам очень бы пригодился. Теперь уже нет сомнений, что он прибыл в Амстердам, чтобы скоординировать всю операцию против группы Тополева. Имей мы его у себя, было бы чем поторговаться с американцами. А так…
— То есть, Юрий Владимирович, вы хотите сказать, что Мишин был связан с этим офицером ЦРУ?
— А что, это совершенно нереальная версия?
— Н-да… — Воронцов молниеносно просчитал мрачные перспективы председательской идеи. — Тогда действительно скверно.
— Подведем итоги! — Андропов резко придвинулся к столу и положил перед собой руки ладонями вниз. — Худший вариант: Тополев у них — и начинает говорить. Я не хочу рассуждать о степени вероятного ущерба: нет смысла портить себе настроение, когда лишен возможности ликвидировать причину. Но! — Андропов поднял указательный палец. — Мне нужны немедленно все данные о том американце из аэропорта. Фамилия, чин, степень осведомленности, связи с Мишиным, как он вышел на него и так далее. На данном этапе разведка кончается, уважаемый Юлий Андреевич, начинается политика. Могут возникнуть серьезные осложнения на самом высоком уровне, и мне бы не хотелось иметь лишних свидетелей по этому неприятному делу. Тополев — перебежчик, своей волей отдавшийся в руки ЦРУ и ставящий перед собой единственную цель — дискредитировать Советское государство и его органы безопасности. То же касается и Мишина. Прочие участники операции выбыли навсегда. Остается Мальцева…
— Только что я получил шифрограмму с борта «Камчатки»…
— Так… И?
— Пока никаких результатов.
— Значит, молчит? — Андропов брезгливо поджал губы.
— Не молчит, Юрий Владимирович, — крутит.
— Вы уверены, что с ней работали как следует?
— Офицеру, который допрашивает Мальцеву, я полностью доверяю.
— Ваши предложения, Юлий Андреевич?
— Она много знает. В этом нет сомнений. Думаю, следует привезти Мальцеву в Москву и уже здесь попытаться выбить необходимую информацию.
— А зачем?
— Простите, не понял, Юрий Владимирович.
— Я спрашиваю, зачем вам нужна информация от Мальцевой? Чтобы убедиться, что она спала с офицером ЦРУ? Что видела, как Мишин убирал наших людей? Что, скорее всего, ее действительно перевербовали? Так для этого вовсе не нужны протоколы допросов с ее подписью и чистосердечным раскаянием.
На сегодняшний день она — живой свидетель. А свидетелей в этом деле быть не должно. Понятно, Юлий Андреевич?
— Так точно!
— Повторяю: в этом деле остались два предателя, работающие на разведку противника, и четыре наших сотрудника плюс выдающийся журналист, ставшие жертвами вражеских элементов. И все.
— Я понял, Юрий Владимирович! — Воронцов встал и вытянул руки по швам.
— Работу с Мальцевой прекратить. На «Камчатку» передать срочную шифрограмму. Под какой фамилией числится Мальцева в судовых документах?
— Саленко. По штатному расписанию — буфетчица.
— Где они сейчас?
— В Гданьском заливе. Подходят к Гдыне.
— Организуйте, чтобы по прибытии в Ленинград в судовых документах не было никакой буфетчицы по фамилии Саленко. Да и вообще, — Андропов вяло улыбнулся, — женщины на корабле — к несчастью…
5 января 1978 года
…Как-то раз, зимой, когда я дочитывала последнюю «ночную» страницу «Сирано де Бержерака», чтобы наконец выпустить книгу из рук, дотянуться слабеющим пальцем до ночника и наконец уснуть, гробовую тишину моей холостяцкой «кооперативки» буквально вспорол длинный — как нож, входящий под лопатку — звонок в дверь.
Любой москвич, даже из «лимиты», знает: по будням после девяти вечера в гости без приглашения ходить не принято. И не ходят. Это, пожалуй, единственный параграф светского этикета, который свято чтут (во всяком случае, чтили в те годы) вечно торопящиеся, предельно озабоченные и хамоватые обитатели златоглавой столицы. Часы показывали начало первого, день предстоял самый что ни на есть будний, и толстый том Ростана от неожиданности буквально взлетел и больно шмякнулся мне на живот.