— Хотела бы я посмотреть в лицо настоящей Саленко, — тихо сказала я, неловко переставляя ноги через протянутый по всей палубе металлический трос с торчащей щетиной острых, словно бритва, заусенцев.
— Зачем? — не очень даже любопытствуя, поинтересовался Петр Петрович.
— Чтобы спросить, что она делала, когда ее хватали за руку подобным образом?
— Она бы ответила вам, что в таких случаях беспрекословно подчинялась.
— Всем?
— Кому положено.
— А она знала, кому положено?
— Еще как!
— Она была сержантом КГБ?
— Она была здравомыслящей женщиной. Чего не скажешь о вас…
Каюта, в которую втолкнул меня Петр Петрович, была значительно просторней прежних моих камер и представляла собой строго квадратное помещение с двумя выходящими на обе стороны иллюминаторами, в котором находились большая электроплита, двухстворчатый холодильник, деревянная колода для рубки мяса, всевозможная кухонная утварь, а также рассчитанный человек на восемь длинный, похожий на столярный верстак, стол для кормежки членов экипажа. Вот за этот стол и усадил меня галантный Петр Петрович. Затем он нырнул куда-то за холодильник, извлек оттуда белый халат, быстренько облачился в него, натянул на голову не первой свежести поварской колпак и уселся напротив.
— Судя по этому маскарадному костюму, вы — шеф-повар? — спросила я.
— Просто кок, товарищ Саленко. Вы не в ресторане. На советском торговом флоте нет шеф-поваров.
— A-а, понимаю, — кивнула я. — Не заслужили. Так зачем вы меня сюда привели? Хотите провести ночное производственное совещание? Наверное, я плохо разношу треску в томате, да? Или, может, вы скверно жарите котлеты? Или, не дай Бог, наш славный экипаж сухогрузчиков активно дристает на почве недовымытой посуды?..
— Не выступайте! — тихо сказал Петр Петрович и швырнул мне через стол синюю книжицу загранпаспорта. — Это вам. Предъявите, если таможенники попросят.
— А они обязательно придут сюда? — я пыталась придать своему голосу максимальную естественность, чтобы этот монстр с вузовским ромбиком в петлице не почувствовал, как сильно я заинтересована в визите представителей страны, многократно растерзанной моими соотечественниками по отцовской линии.
— Могут.
— А если я?..
— Даже не думайте, товарищ Саленко! — голос Петра Петровича, который все время переводил взгляд с меня на иллюминатор, выдавал его крайнюю озабоченность.
Последнее обстоятельство, признаюсь откровенно, воодушевляло меня. Надо было обладать мозгами олигофрена, чтобы не сообразить: он боялся. Боялся нормального таможенного досмотра в порту дружественной и глубоко зависимой от Советского Союза страны. Но почему, а главное, чего офицер КГБ СССР, выполняющий к тому же спецзадание, мог бояться в территориальных водах братской Польши? Дав волю фантазии, я тут же предположила, что тихоня Петр Петрович, используя, так сказать, рамки служебной командировки (если только конвоирование, допросы и избиение беззащитной женщины можно назвать командировкой), нелегально решил провезти в алюминиевом баке для питьевой воды надежно упакованную партию французских колготок, дабы обеспечить сим дефицитным товаром супругу, дочь, тещу и других представительниц несчастного пола, которые в обозримом и необозримом будущем были способны клюнуть на это ничтожество в пиджаке и при расческе. На то, чтобы представить себе Петра Петровича, тайно провозящего тонну героина или выкраденный из коллекции золотой кубок работы Бенвенуто Челлини, даже у меня не хватило воображения. Да и к чему этим чинам с Лубянки, обладающим властью и влиянием удельных древнерусских князьков, опасные выкрутасы с примитивным провозом контрабанды? Они и так имели все, о чем только могли мечтать. Но даже если и было что-то противозаконное — что тогда? Что может сделать заурядный чин польской таможни находящемуся «при исполнении» функционеру самой могущественной и страшной спецслужбы в мире? Арестовать? Конфисковать вожделенные колготки? Накатать жалобу на Лубянку? Пожаловаться первому секретарю ЦК ПОРП?..
Короче, я терялась в догадках, то и дело переводя взгляд с озабоченного лица Петра Петровича на мутное окошко иллюминатора, в котором ничего, кроме темноты, не просматривалось. Мы молча сидели друг против друга, словно провинциальная пара спекулянтов-мешочников в зале ожидания Ярославского вокзала, изнуренная опустошительным набегом на московские продмаги. Было сыро и холодно.