— Для кого важно и кому необходимо?
— Родине, — как-то буднично ответил Габен, и реплика, уже готовая сорваться с моего языка, вдруг намертво прилипла к нёбу Заглянув в его совершенно бесстрастные глаза, я даже не то что поняла — ощутила всем сердцем, всей своей издерганной, измученной головой, что разговариваю с фанатиком.
— Послушайте, Габен, а как насчет того, чтобы отправить меня домой? Ну, не справилась, что делать? Я вот слышала, что если советский представитель за рубежом проштрафится, его первым же
самолетом высылают на родину. Я готова принять эту страшную кару
— Ценю ваше мужество, но пока этот вопрос на повестке дня не стоит.
— Почему?
— Так надо.
— Да кто вы такой, Габен? Господь Бог? И почему вы разговариваете со мной так, словно я должна сдать вам зачет по научному атеизму?
— О, по ряду важных причин. Назову самую главную: я тот самый человек, которому на сегодняшний день вы обязаны своей бесценной жизнью.
— Здравствуй, мамочка?.. Вы говорите так серьезно, будто сами верите в это. Не слишком ли много чести для простой женщины — спасать ее от гибели?
— Не скромничайте, Валентина Васильевна, — Габен снова сел в кресло. — Да, вы допустили серьезную ошибку. Однако я ни в чем не виню вас. Все шло к тому, что наш сегодняшний разговор мог состояться разве что в другой жизни, поскольку в этой еще никому не удавалось вести диалог с трупом. Но, на ваше счастье, произошло то, что случается крайне редко...
Андропов передал шифрограмму, в которой сообщает, что намерен на мне жениться. Я угадала?
— На ваше счастье, — словно не заметив мою хамскую остроту, продолжал Габен, — даже засветившись в Буэнос-Айресе, вы остались в рамках легенды...
— Вы можете повторить то же самое, но уже по-русски?
— Пожалуйста. Через сорок восемь часов вы вернетесь в Буэнос-Айрес.
— На муле?
— Я вызову такси.
— Надеюсь, вы шутите, Габен, — дрожащим голосом сказала я, поскольку ничуть не сомневалась в обратном.
— Считайте как вам приятнее, — любезно согласился он. — Только учтите: за эти двое суток вам предстоит запомнить и даже вызубрить столько, что, право, нет смысла продолжать болтовню на отвлеченные темы. — Габен взглянул на часы: — Если вы сыты — за работу, Марта!
— Как? Как вы меня назвали?
— А чем Марта хуже Габена? И потом, само словосочетание «Валентина Васильевна Мальцева» слишком длинно и как-то несуразно для наших суровых мужских дел. Оставьте прежнее имя для кабинета вашего редактора. А до этого кабинета — если, конечно, вам посчастливится когда-нибудь туда вернуться, — еще ох как далеко...
32
Чили. Лес
6 декабря 1977 года
— Тебя будут допрашивать только американцы, учти это. Не аргентинцы, а американцы из ЦРУ. Каким бы простачком ни казался тебе собеседник, как бы мило он ни выглядел и на каком бы прекрасном русском или французском с тобой ни говорил, знай: это человек ЦРУ. Он может представиться следователем местной полиции. Тем лучше, поскольку это работает на твою версию: советская журналистка не имеет никакого желания входить в контакт с иностранной разведкой — уже обожглась разок. Ей нужна только полиция и посол СССР в Аргентине. Точка.
— Габен, но может ведь случиться, что они поверят мне, клюнут на мои байки, вызовут посла и отпустят домой?
— Марта, у нас не оперируют понятием «может быть». Они четко знают, кто ты. Они знают о тебе почти все. Ты уже сидишь в компьютерах Лэнгли со всеми потрохами — от справки о здоровье для поступления в детский сад до записи твоего телефонного разговора на идиш с тем полицейским...
— А допрос на вилле?
— Они знают о нем от Геретса и Хорхе. А пленку Мишин унес с собой, и она уже здесь... — Габен сделал неопределенный жест в сторону кухни. — По законам нашей с тобой страны, Марта, эта беседа с твоими излияниями квалифицируется уголовным кодексом как измена Родине при отягчающих обстоятельствах, из чего вытекают как минимум пятнадцать лет строгой изоляции...
— Не трагь свое драгоценное время: Витяня мне это уже довольно внятно объяснил.
— Я только напоминаю, Марта, что эта пленка есть. Возвращаясь к нашим проблемам, хочу, чтобы ты зарубила на носу: никуда они тебя не выпустят, пока не завербуют. Никуда, понимаешь?!