— Вэл, как тебе это удалось?
— Что?.. — я с трудом отогнала видение нависшей надо мной бороды Габена с узким шрамом вещающих уст.
— Я говорю, что за десять минут ты создала произведение искусства.
— А ты не верил, что дуракам полработы не показывают.
— Не мог же я знать...
— Надеюсь, это все, что нужно было для встречи с твоим боссом?
— Почти, — Юджин вытряхнул из пачки сигарету и протянул ее мне.
— Надо было добавить: «Закуривайте, гражданка...»
— Что?
— Мне рассказывали, что в период сталинских чисток все следователи ГІКВД начинали допросы с этой фразы.
— А если гражданка была некурящей?
— Закуривали все.
— Ну что ж, закуривайте, гражданка Мальцева.
— Спасибо, начальник, — я прикурила от зажигалки. — Что надо подписать?
— Не торопитесь! — Юджин усмехнулся и гоже закурил. — Сейчас приедем к большому шаману, он вам все и скажет.
— А вы, значит, что-то вроде слона на доске?
— Вернее, офицера.
— В шахматах говорят «слон».
— А в ЦРУ — «офицер».
— Выполняли задание, сэр офицер? Готовили почву?
— Вот-вот, гражданка. Выполнял, готовил...
— Судя по всему, не без успеха?
— А вы себя как чувствуете, гражданка? Нормально?
— Да вроде пока ничего.
— Значит, не без успеха.
— И кто же вам такое идиотское задание дал, гражданин офицер? Уж не президент ли США?
— Мама.
— Чья мама?
— Моя мама. Собственная. Я ей позвонил в штат Висконсин: «Так, мол, и так, как вам понравится, если сынок ваш единственный и ненаглядный заведет шашни с агентом КГБ? Служба, правда, пренеприятная, зато агент уж больно хорош». Ну, мама, естественно, теряет дар речи от свалившегося на нее счастья, а потом спрашивает: «А зачем она тебе, сынок? Тебя же за такие глупости с работы попрут!»
— Мама рассуждает резонно, — сказала я, чувствуя подступающую к горлу дурноту. — Умная женщина, чего, к сожалению, не скажешь о сыне.
— Я передам ей твои слова, — кивнул Юджин, приоткрыл окно и щелчком выбросил сигарету. — Ей будет очень приятно.
— Так чего ты хочешь от меня?
— Ничего, Вэл! — Юджин вдруг взял мою руку и как-то неуклюже сжал. — Абсолютно ничего я ничего не хочу от тебя как офицер американской разведки. Забудь об этом, если можешь. У меня одна только просьба...
— Ага!
— Да послушай же! — Юджин отпустил мою руку, зато резко сжал плечо. — Неужели ты не понимаешь, что я кругом не прав, ведя с тобой эти бойскаутские разговоры? Я рискую всем, что имею! И говорю об этом вовсе не для того, чтобы ты потеряла сознание от моего благородства. У меня есть корыстный интерес: я хочу, чтобы ты выжила. Помоги мне в этом, и мы в расчете.
— Как я могу помочь тебе?
— Скажи Уолшу правду.
— Уолшу?
Это мой босс, заместитель директора ЦРУ по оперативным делам. От него зависит все...
— Это с ним ты беседовал после ресторана?
— Да.
— И ему я обязана отсрочкой?
— Да.
— Что ты сказал ему, чтобы выиграть сегодняшнее утро?
— Не суть важно.
— Это важно! И отпусти плечо, мне больно.
— Извини... — видимо, не зная, куда девать свои длиннющие руки, Юджин скрестил их на груди. — Я сказал Уолшу, что ты честный человек... Что я не знаю всех обстоятельств, которые связали тебя с «конторой», но верю тебе, хоть ты и лгала мне... Что ты мне нужна... Короче, мне кажется, Уолш кое-что понял.
Надо было быть полной чуркой, чтобы не почувствовать искренность этого парня. Я уже устала к тому времени моделировать ситуации, в которых этот цээрушник вешал мне на уши лапшу по заранее утвержденному плану. Он был искренним до нутра — никакой Габен уже не смог бы убедить меня в обратном. В конце концов, у каждой женщины есть свой, сугубо индивидуальный детектор лжи, чертежи и устройство которого, к счастью, нельзя украсть, скопировать и поставить на конвейер. И этот детектор подсказывал мне откуда-то из области сердца, что Юджин говорит правду. Он действительно боролся за меня, один во всем свете. Человек, которого я толком даже не знала, вся близость с которым ограничивалась коротким касанием рук, сражался за меня так, словно я была самым родным ему существом. Я слушала торопливые, сбивчивые фразы Юджина и пыталась мысленно поставить иа его место моего интимного друга, моего редактора, несколько лет делившего со своей заведующей отделом литературы и искусства ее жесткую постель, забиравшего уверенной рукой, как партийные взносы, ее любовь, ее нежность, ее тепло. Ведь и у него наверняка была возможность помочь мне, ведь и у него наверняка был свой Уолш — какой-нибудь сытый выдвиженец из Краснодара или Ставрополя, взошедший на ответственный пост в КГБ через промежуточные этапы в комсомоле и партии по спинам своих несчастных земляков, выполнявших и перевыполнявших планы но заготовке хлеба и ранних овощей. А он сдал меня — легко, не задумываясь, как сдают стеклотару в первом же приемном пункте, и даже не спросил, любовно дохнув на редакционную печать, почему в графе «Командирован(а) в...» оказался экзотический Буэнос-Айрес. Проштемпелевал с такой простотой, словно отправлял меня в Урюпинск. А ему, собственно, ничего и не надо было спрашивать. Он знал, что знать это ему не положено. И не спросил. А Юджин...