И если американцы, знакомые с Библией, могли оценить ее саркастический смысл в полной мере, то жители нашей страны, где она была запрещена, никак не могли перевести это предложение на современный русский язык: ведь звательный падеж, в котором было употреблено слово «врач», также был упразднен большевиками и новыми поколениями советских людей забыт. Эту пословицу трактовал каждый по-своему, например так: «Врачу: Исцелися сам», то есть как бы кто-то предписывал врачу, чтобы он сам исцелился. Согласитесь, что даже в такой трактовке смысл этого изречения оставался неясен…
Иногда, отправляя молодого сотрудника КГБ на важное задание, начальник хлопал его по плечу и говорил, многозначительно улыбаясь:
— Ну, с Богом… как говорят у нас в парткоме!.. В ответ на эту шутку полагалось залиться деланным смехом, в полной мере воздав должное ее тонкому антирелигиозному подтексту… И все же, и все же…
Поступив в КГБ, я с удивлением узнал, что чекисты всерьез именуют себя целителями душ человеческих, хотя такой титул подобает только священникам.
— Мы — целители душ человеческих, — провозглашали они с хмурым видом. — И поэтому должны уметь войти в душу агента в мягких тапочках…
А некоторые еще более изощренно выражали эту мысль:
— Как врач человеческих душ, я обязан суметь войти в душу в грязных сапогах гак, словно на мне — мягкие тапочки!..
«Значит, душа все-таки есть? — недоумевал я, слушая подобные речи. — Но ведь учение Маркса и Ленина утверждает как раз противоположное! Как же тогда КГБ может называть себя шитом и мечом ленинской партии?..»
Разумеется, все эти церковные выражения произносились не по указанию руководства, а непроизвольно срывались с языка, словно некие оговорки, в которых обнаруживается то сокровенное, чти хранит человек в тайниках души.
Например, на одной из лекций в минской школе контрразведки преподаватель никак не мог с ходу подобрать убедительный пример, подтверждающий, что врать и принуждать хотя и плохо, но если того требует дело, наоборот, хорошо и даже почетно.
— То же самое, товарищи, было характерно для инквизиции! — увещевающим и каким-то жалобным тоном произнес лектор. — Там ведь тоже существовали такие понятия, как «святая ложь» и «святое принуждение»…
И хотя такое утверждение ни в малейшей степени не согласовывалось с марксистско-ленинским мировоззрением и даже противоречило ему, никто из присутствующих, в том числе и я, даже ухом не повел, послушно записывая эти слова в тетрадку.
«А если бы здесь находился парторг нашей школы? — подумал я, усердно водя пером по бумаге. — Воскликнул ли бы он так «Как смеете вы сравнивать деятельность КГБ с кошмарной средневековой инквизицией, этим детищем клерикалов и мракобесов?..»
Но парторга поблизости не было, а если бы он даже и нагрянул сюда с проверкой идеологической чистоты читаемых нам лекций, то, скорее всего, промолчал бы. Похоже, и с ним этот вопрос был заранее согласован…
«А не служит ли и сам КГБ своего рода инквизицией?..» — этот вопрос посещал меня теперь все чаще и чаще…
III
— Да какой я чекист?! Сволочь я и приспособленец! Гнать меня надо поганой метлой из КГБ! — орал здоровенный детина, слонявшийся по вечерам по коридорам минской школы так воздействовало на него опьянение. Он был командирован в школу управлением КГБ Краснодара.
— Молчи, дурак! — хватали его за руки товарищи. — Хочешь чтобы тебя отчислили?..
— Нет, пусть все знают, что я дерьмо! — твердил он, вырываясь из цепких рук товарищей, но в конце концов смирялся и плелся спать в свою комнату.
И хотя эта сцена повторялась довольно часто, чуть ли не каждый вечер, здоровяку она нисколько не повредила, и после окончания школы он благополучно уехал к себе в Краснодар ловить шпионов.
Очевидно, начальники не усмотрели в его поведении ничего предосудительного хотя бы потому, что такая дикая эмоциональная разрядка в своем кругу, без посторонних, все же допускается в КГБ, поскольку его сотрудники постоянно пребывают в состоянии психологического стресса. А кроме того, страсть к самобичеванию вообще свойственна русскому народу…
В нем находит выход неистребимая тяга к исповеди, задавленной и запрещенной большевиками. На протяжении двух тысяч лет наши предки говели, потом шли в храм, исповедовались перед литургией, со слезами облегчения рассказывая священнику о греховных помыслах и делах своих. Затем, допущенные к причастию, они вкушали из золотой ложечки Тело и Кровь Господню, в которые непостижимым образом превращались кусочки просфоры и вино. После этого словно невидимый теплый дождь обрушивался на них сверху; что-то теплое касалось темечка, и колени сводила легкая судорога, отчего многие падали; душа же словно отлетала от тела, но в то же время пребывала в нем, легкая, невесомая, радостная…