Звонкая пощечина оборвала речь разошедшегося священнослужителя. В округе воцарилась гробовая тишина, если не считать выкриков Ребекки, которая не оставляла попыток вырваться из рук, злорадно ухмыляющегося мясника, повторяя одно и тоже.
– Пусти меня, пусти!
– Сейчас же убери от нее свои грязные лапы! – голос Годфри звучал угрожающе, а в глазах, охваченных гневом, отражались огоньки пылающего пожара. – Или я клянусь, Финли, ты до конца своих дней будешь кормить крыс и червей в темнице замка!
Громила недоуменно взглянул на Брата Конлета, прижимающего пухлую ладонь к горящей от боли щеке, и лишь затем повиновался приказу юного барона.
Ребекка, избавившись от железной хватки, кинулась в объятья Годфри, крепко прижавшись к его груди. Он обнял ее и оглядел притихшую толпу, которая хоть и была охвачена азартом, но не посмела продолжать бесчинства в присутствие молодого господина.
– С каких пор, вы, баронские поданные, пренебрегая законами короля и своего феодала, решаете творить самосуд? – громогласно вопросил паренек, твердым взглядам, смотря в лица, растерянных людей. – Или вы наглотались дыма от пожарища и возомнили себя инквизиторами? Возможно, я что-то упустил, и Тивар издал указ, где прописано, что с этих самых пор, любой мелкий храмовник может ткнуть в первого попавшегося мендарвца пальцем и объявить его колдуном? Без доказательств, без справедливого суда, уповая лишь на слово, брошенное надменным рясником?
Сельчане опустили глаза, мечтая провалиться сквозь землю. Негодование Годфри было также неприятно, как и ярость Бальтора Данкоса или, упаси Создатель, короля. Беда заключалась в том, что юноша был частично прав. Люд кинулся за Ребеккой Лангрен лишь потому, что один из священнослужителей, без подтверждения злодеяний, обвинил ее в пособничестве Тьме.
– Он околдован ведьмой! – внезапно взвизгнул Конлет, очнувшись от оцепенения.
Когда победа была в его руках, церковник не желал отступаться, даже если предстояло противостоять тщеславному и зазнавшемуся дворянину. Свиные глазки адепта Тарумона Милосердного налились кровью. Мелкий выскочка прилюдно наградил его оплеухой, а сейчас вознамерился утянуть из-под носа, заработанную непосильным трудом славу.
Годфри, не удостоив взглядом храмовника, продолжал взирать на сельчан, успокаивающе гладя Ребекку по голове.
– Если, кто-нибудь из вас попытается причинить вред этой девушке, ее семье, или кому-либо другому, без свидетельства вины, я вам обещаю, что нечестивец, решившийся на такой опрометчивый шаг, предстанет пред взором самого Тивара. И поверте слову барона, все муки мира вам покажутся усладой, по сравнению с теми пытками, что уготовят для вас палачи Его Величества…
Внезапно испуганный крик пронесся над толпой, неистовым ураганом. Завопили те зеваки, что стояли в первых рядах и могли лицезреть, представшую картину воочию.
Ребекка почувствовала, как что-то липкое и горячее брызнуло ей в лицо. Она распахнула глаза и с ужасом узрела, длинное острие копья, торчащие из груди друга. Тело барона обмякло, и теперь златовласка держала Годфри в объятьях, а не он ее.
Брат Конлет без зазрений совести выдернул пику из тела юноши, злорадно скалясь. Стражник, у которого храмовник отобрал оружие, словно задеревенел. Он где-то в глубине души осознавал произошедший кошмар, но не желал верить, что безумное действие, совершенной священнослужителем, случилось наяву, а не в дурном сне.
– Он был потерян для Создателя! – воскликнул Конлет, тряся пикой в воздухе. – Ведьма зачаровала его! Окажись Его Величество на моем месте, то поступил бы точно так же! Ибо наш милостивый правитель чтит писание Пророка и призирает еретиков! Не я признал эту девушку виновной! Верховный жрец! Вы сомневайтесь в решение капеллана, и мыслете, что он стал бы понапрасну наговаривать на честных граждан? Его Преосвященство никогда не выдвинет обвинения против предполагаемого отступника, не обсудив его с королем!
В толпе послышались робкие перешептывания. Одни со слезами на глазах, глядели на умирающего господина и златовласку, которая опустилась на землю, вместе с неподвижным телом барона. Другие были готовы признать, что, как ни крути, но в словах храмовника кроется истина.
Ребекка, захлебнувшись в немом стоне и дрожа всем естеством, склонилась над Годфри, крепко прижимая его к себе. По ее щекам ручьями текли слезы, перемешиваясь с кровью юноши, обагрившей лицо. Она чувствовала аромат цветочного мыла и тошнотворный запах смерти, что исходил от друга. Собирательница душ солнечным затмением, подобным холодному савану, накрывала лик светловолосого паренька.